Синяя железная бочка не желала закрываться до конца, хотя Леонарду — худощавому, с небольшими усиками, одетому совершенно небрежно молодому человеку лет тридцати, не больше — было уже плевать. Напоследок он, впрочем, все-таки не удержался и посмотрел внутрь, будто прощаясь со своей очередной жертвой: некогда милой юной девушкой, которую он схватил у лесополосы пару месяцев назад, но теперь от ее прежней красоты не осталось ни единого следа; глупая дура, впрочем, все они такие, не привыкать к легкости частой добычи. Искусно расчлененный торс, отделенные конечности, обезображенная отрезанная голова и густая багровая кровь, толстым слоем покрывшая стенки бочки, сквозь которую прорывался смрад не постепенно гниющей плоти, а хлорки, смешанной с чистящими химвеществами. Бочка погружалась на дно болота, а Леонард удалялся к себе в дом, к себе в подвал, где его ждала другая, к себе в свой мир невыносимого ужаса, что он любил так запечатлевать в деталях в своем дневнике.
«Альбом маньяка» Эрика Станце киноязыковыми методами беспросветного реализма постулирует, по возможности обобщая, в образе главного антагониста неизменную для породы его криминальных представителей тщеславную сущность, ибо плох тот серийный убийца или маньяк, что не жаждет своими кровавыми деяниями быть увековеченным в истории, преступая с каждым новым деянием за грань, дабы претендовать на некий тип собственной уникальности, хотя это в общем-то самообман: все маньяки одинаковы, разнится лишь степень их девиантности и жестокости. Сомнительный путь, но для кого-то лишь так возможно самоутвердиться, все сильнее коснея в своей удручающей патологии. И погрузиться в нее по возможности полностью позволяет зрителям Эрик Станце, оставляя их наедине с маньяком и очередной его жертвой, перед которой он совершенно саморазоблачится, явив лик не эгоцентричного монстра, а мелкого ничтожества, помешанного на насилии и графомании. Сам себя считая кем-то выше остальных, но не в глазах режиссёра, фокусирующегося не на извращенной жестокости, но на отстраненном за ней реалистическом наблюдении. И чем пристальнее происходит это всматривание вглубь тьмы, тем страшнее эта тьма становится, ведь весь ужас показанной ситуации окажется в ее типичности: выход вовне, что редко позволяет себе делать Леонард, лишь сильнее усилит ощущение окружающей слепоты ко всему происходящему. Впрочем, излишняя камерность фильма и отсутствие больших сюжетных маневров воспринимается как неизбежная издержка малобюджетности ленты, но вместе с тем именно она же и послужила главным компонентом авторского реализма как главного коммуникативного метода взаимодействия режиссёра со зрителем, которые не сумеют дистанцироваться и самоустраниться из графоманской делирийности Леонарда.
Драматургический конфликт здесь сведен к минимуму: маньяк — жертва, феноменологический опыт взаимного познания, так как на сей раз жертва будет более настроенной на борьбу, несмотря на неизбежный слом ее личности, а сам маньяк, любующейся подвалом, увешанным газетными вырезками и нервно строчащий словесные фрустрации в дневник, начнет рефлексировать, окончательно сращиваясь в первопричинах своей патологии с легионом ему подобных. Станце же предпочитает за всем наблюдать, не делая фильм пиром пыток и крови. Изобилуя насилием, это кино тем не менее не эксплуатирует его в духе gore или сплаттер эстетики; оно низведено до бытового, а оттого еще более мерзкого вида, удручающая камерность лишь подчеркивает ощущение примитивного, амебного бытия, упрощенного сознания что жертвы, что ее маньяка. Мясо и мясник, — предыстории их важны лишь для большей предметности, в остальном же — «Альбом маньяка» это кино об обыденности такого человеческого состояния, когда пресловутая экзистенциальная тревога и кома разума приводят к деградации и дегенерации. Причём с обеих сторон.
Синяя железная бочка не желала закрываться до конца, хотя Леонарду — худощавому, с небольшими усиками, одетому совершенно небрежно молодому человеку лет тридцати, не больше — было уже плевать. Напоследок он, впрочем, все-таки не удержался и посмотрел внутрь, будто прощаясь со своей очередной жертвой: некогда милой юной девушкой, которую он схватил у лесополосы пару месяцев назад, но теперь от ее прежней красоты не осталось ни единого следа; глупая дура, впрочем, все они такие, не привыкать к легкости частой добычи. Искусно расчлененный торс, от