Среди всех жанров и поджанров эксплуатационного кино наибольшую живучесть ввиду своей чрезвычайной универсальности и до сей поры сохраняет revenge movie, а также слегка отпочковавшийся от него в отдельную жанровую ветвь rape & revenge, перебродивший на серно-кислотных дрожжах ядреного sexploitation и реднековского hixploitation с нетривиальными элементами зашкаливающего садистского порно. И как-то нынче совершенно забывается, что кинематограф мести был бы просто невозможен без «Девичьего источника» шведского поэта некоммуникабельности Ингмара Бергмана, который не только создал скелет будущего жанра, но и нарастил на него плоть основных жанровых черт, которыми в свою очередь поспешили воспользоваться и Сэм Пекинпа в своих «Соломенных псах«, первыми перенесшими идею праведного возмездия с тлетворными последствиями для самого мстителя на американскую почву с ее корневыми мифами героя-одиночки, и Майкл Уиннер в «Жажде смерти«, где этот самый образ героя-антигероя был возведен в еще больший абсолютизм и по сути клише, и это еще без учета переработок историй мести в вестернах самого разного сорта. Но лишь в эксплуатационном кинематографе, сформировавшемся в самый разгар сексуальной революции и дикого разгула миролюбивых похотливых «детей цветов», всякие там Мейры Зарки, Ли Фросты и Рассы Мейеры с невиданным энтузиазмом и яростным наслаждением стали отрывать куски плоти от приснопамятного густодраматического скелета Бергмана, заменяя и подменяя на свое усмотрение аскетизм, символизм и психологизм оного физиологизмом, натурализмом и нигилизмом, причем на последнем сосредотачиваясь более всего. Отрицание не только Уголовного Кодекса, но и любых норм, рамок и сдерживающих факторов стало, пожалуй, главной чертой не только семидесятническо-восьмидесятнического revenge movie, но и современного, успевшего порядком окислиться в постмодернизме и сгнить в реализме.
От режиссерского дебюта Джозефа Гузмана, вершиной ранней кинематографической карьеры которого был угарный короткометражный фильм «Клоун Чингасо» 2006 года, фильма с слишком красноречивым названием «Беги, сука, беги!» 2009 года, увы, с самого начала веет не столько ностальгией по старому-доброму беспринципному олдскулу, сколь самой что ни на есть безапелляционной необязательностью. Воспринимаемый как натуральный оммаж и «Дню женщины» Зарки, и «Последнему дома слева» Крейвена, и чуть ли не всей «Техасской резне бензопилой«, бодро оседлавшей эротическую диалектику Расса Мейера, сей двадцатипятитысячный по общим бюджетным затратам кинопродукт кажется не более чем безыдейным трэшем ради трэша, в котором все ожидаемо сведется к анальной содомии колюще-режущими предметами, всеобщей мизогинии, перевоплощающейся в мизандрию, к тотальному хаосу и анархии, сыны которой после ряда хирургическо-эротических па превратятся в дочерей. Причем достопочтенный режиссер, дорвавшийся таки до вожделенной камеры и до ее ручки, чтобы впоследствии довести и зрителей до ручки своим кинематографическим рукоблудством, не сильно задумывается о внятности и логике своего повествования, с порнографической очередностью демонстрируя самые пошлые случки и сопутствующие им жесточайшие пытки, но при этом меры не соблюдая.
Бесспорно, Джозеф Гузман отчетливо разбирается в многочисленных грайндхаусных жанровых координатах, в «Беги, сука, беги!» не мешая то, что смешать невозможно в принципе в малоусвояемую кашу на выходе, но это едва ли оправдывает излишнюю нескладность полученной киновари. Фильм кажется настолько чрезмерным, удушающе-кровавым и гротесково-жестоким, что эта чрезмерность поступательно к финалу становится его единственным плюсом, в то время как даже любая мало-мальски кустарная кинематографичность в эпически-апоплексическом и катарсически-истерическом финале «Беги, сука, беги!» становится уже тотальной антикинематографичностью, а в ленте все становится так плохо, что это уже и хорошо. Кровь и силикон удачно втаптываются в бетон безудержного кровожадного карнавала, тогда как сам Гузман даже не стремится пойти по проторенной тропе Тарантино и Родригеса или на худой конец Джейсона Айзенера, совершенно не насыщая свой фильм ни постмодернистскими аллюзиями, ни синефильскими прелюдиями, ни остросоциальными критическими иллюзиями, увлекаясь не столько изощренной стилизацией, сколь извращенным ее подобием. Карикатурой на естественность. Карикатурой практически в стиле «Шарли Эбдо», только на сей раз под прицелом девственные служительницы Иисуса, одним махом мачете и взмахом натруженного фаллоса превратившиеся в не верящих уже ни во что и ни в кого ослепительно окровавленных стерв, которым остается в конце их жадной мести только бежать, сжигая на своем пути кресты с распятьями и мосты над округом Мэдисон с проклятьями. Бог их не спасет, а Сатана не поможет.
Среди всех жанров и поджанров эксплуатационного кино наибольшую живучесть ввиду своей чрезвычайной универсальности и до сей поры сохраняет revenge movie, а также слегка отпочковавшийся от него в отдельную жанровую ветвь rape & revenge, перебродивший на серно-кислотных дрожжах ядреного sexploitation и реднековского hixploitation с нетривиальными элементами зашкаливающего садистского порно. И как-то нынче совершенно забывается, что кинематограф мести был бы просто невозможен без «Девичьего источника» шведского поэта некоммуникабельности Ингмара Б