Сказки любят не только дети. Взрослые, порой, тоже с удовольствием перечитывают волшебные истории. Или пересматривают: ведь на дворе уже не эпоха братьев Гримм, и складывать буквы в слова для встречи с чудесным по окончании школьной программы совсем не обязательно. А еще взрослые очень любят сказки «для взрослых»; то есть даже не то, чтобы обязательно сказки, а «для взрослых». Особенно смотреть, а не читать. Эту простейшую людскую слабость хорошо усвоили и маркетологи кинопроката (в данном случае отечественного), снабдив фонтеновскую «Белоснежку» соответствующим клубничным довеском в названии.
Сей нехитрый торгашеский прием принес им скороспелые плоды в виде минимально окупаемого числа просмотров новейшей «Белоснежки», то есть нечестная реклама своё дело сделала, а что уж там за переплетом — беда раскошелившегося. Кто же станет печалиться о том, что разочарованная публика кроме легкой эротики и нелегких режиссерских раздумий (почему-то более воспринимаемых как банальные нравственные или безнравственные наставления), никакой вкусной ягодки внутри не увидела?
Однако, встречают по названию, провожают по… Увы, провожают зачастую тоже по названию. И его искажение сыграло с фильмом злую и совсем уже не сказочную шутку: большинство русскоязычных диванных критиков оценивают «Белоснежку» в первую очередь лишь как демонстрацию режиссером беспричинной и бесконтрольной сексуальности главной героини, сознательно или подсознательно опираясь на придуманное спекулянтами название, то есть полагая, что Фонтен сама изначально намекала на то, что самое интересное здесь — «для взрослых».
Стоит ли сетовать только на корыстных прокатчиков за поверхностную оценку этой работы зрителем — вопрос, конечно, весьма неоднозначный… Отчего «день за днем идет, мелькая, а царевна молодая всё в лесу; не скучно ей у семи богатырей»? Разве не связано это в первую очередь с неожиданной близкой встречей со смертью, посланной к Белоснежке за одно единственное ее преступление — красоту? В жизни, не в сказке, подобный опыт оборачивается либо глухой замкнутостью его пережившего, либо осознанием простой (на первый взгляд) истины — carpe diem! — лови момент! Живи сейчас и получай все доступные удовольствия сегодня, ведь никто не гарантирует того, что завтра твое тело не «попадется зверю в когти».
Фонтен, тем не менее, вовсе не останавливается на банальной демонстрации отдельных жизненных проявлений на пути следования упомянутой античной максиме. Напротив, по мере развития сюжета любое общение Белоснежки с окружающими ее «богатырями» увеличивает не только количество пикантных ситуаций, но и количество вопросов, адресованных всем участникам действия, в том числе и зрителю. Чем оборачивается для окружающих освобождение от сложившихся условностей нравственности хотя бы одного человека? Кто и в какой мере несет ответственность за разжигание костра страсти? Где границы свободы и существует ли она среди людей (хотя бы в пространстве сказки) в своем абсолютном виде?
К ответам на подобные вопросы Фонтен привлекла на экране не только Белоснежку, но и всех «богатырей», в сказочно-ироничной рисовке которых нет ни одного идеального, хотя каждый обладает определенными положительными душевными качествами. Но первый груб и с темным прошлым, второй примитивен и труден в общении, третий мнителен и чересчур застенчив, четвертый слаб и страшно ревнив, пятый стар и патологический сладострастник, шестой слишком молод и чересчур наивен, ну а седьмой… Этот, пожалуй, является для режиссера наиболее любопытной для исследования фигурой, хотя экранного времени на раскрытие его сущности уделено не больше, чем остальным.
Но только у него, у служителя культа, причем Клэр не жалуемого, она пытается выяснить сакральную сущность случившихся с ней перемен, традиционно полагая, что тот кто «ближе к Богу» лучше знает особенности Его мироустройства. «В чем, скажи, вина моя?» — безмолвно спрашивает Белоснежка у святого отца своими короткими исповедями. Однако падре, ослепленный «светящимся ореолом» вокруг нее, убеждает Клэр в ее духовной невинности, а в один прекрасный день цитирует известную выдержку из религиозно-философского труда Аврелия Августина: «Люби, и тогда делай, что хочешь!», упуская по каким-то причинам наречие «тогда» и невольно придавая глаголу «люби» не совсем однозначное звучание.
Прав или нет святой отец как в своей оценке новообретенной свободы Клэр, так и в уместности употребления слов блаженного Августина в данной подаче — очередные вопросы зрителю. Стоит только сказать, что Фонтен вовсе не рисует служителя церкви неискренним или алчным до греха. А его невинное пристрастие к мотоциклу, на которым он, в добротной мотоодежде, спешит в коротком эпизоде не к очередной «заблудшей овце», а на дегустацию вин, лишь отсылает нас к простой истине о том, что и служитель культа в первую очередь человек, которому, как известно, свойственно во многом ошибаться.
А вот к чему ведут ошибки лица духовного — вопрос, выходящий далеко за рамки кадров этого фильма. Здесь же, в отличие от погрязшего в грешных мыслях букиниста, священник, убаюканный сладкими формальностями постулатов его веры, остается слеп и к обоюдной опасности нового пути для Клэр и ее окружения, и к демонической сущности злой мачехи, скрывающейся под видом любви и добропорядочности, отчего выступает невольным проводником между палачом и его жертвой.
Понять же, что происходит с жертвами — а страдают тут абсолютно все — как раз и приглашает нас режиссер. И если с героиней Юппер в этом контексте всё достаточно ясно, то со всеми остальными далеко не так однозначно, как в исследовании морали простой сказки. Разве не может любой из нас в силу каких-то причин прийти к существованию лишь сегодняшним днем? Разве ответственность (назовем ее, условно, кармической) за совращение взрослого человека лежит целиком на искусителе? Разве существует право собственности на предмет искренней страсти? Разве смерть в нашем мире не является единственной альтернативой любви на пути подлинного примирения страждущих душ? Ответы, очевидно, много сложнее поднятых тут вопросов.
В противовес идейным, художественные достоинства «Белоснежки» не должны вызывать столько полемики. Выбор локаций, постановка сцен и их цветовое оформление с густым наложением пастельных тонов отвечают классическому иллюстрированию печатного издания, отличаясь при этом ровным балансом между формой и наполнением. Имеющиеся сценарные условности лаконично переведены в сказочные составляющие; и не стоит упрекать Фонтен за обращение к сказке для их сокрытия: режиссер в первую очередь исследует не детали взаимоотношений главных героев, но их последствия. На славу поработала Фонтен и со своей Белоснежкой: за исключением легких изъянов в игре де Лааж, персонаж ее не вызывает ассоциаций с Белоснежкой из телевизионного мюзикла, где актриса некогда исполнила эту роль.
Что же, как у любого литературного или киногероя, у каждого своя Белоснежка… Как и ответы на извечные вопросы. Только разница в толковании и того, и другого, существования самих вопросов не упраздняет.
Сказки любят не только дети. Взрослые, порой, тоже с удовольствием перечитывают волшебные истории. Или пересматривают: ведь на дворе уже не эпоха братьев Гримм, и складывать буквы в слова для встречи с чудесным по окончании школьной программы совсем не обязательно. А еще взрослые очень любят сказки «для взрослых»; то есть даже не то, чтобы обязательно сказки, а «для взрослых». Особенно смотреть, а не читать. Эту простейшую людскую слабость хорошо усвоили и маркетологи кинопроката (в данном случае отечественного), снабдив фонтеновскую «Белоснежк