Когда она умирала, весь мир вокруг — опостылевший и заплесневевший — померк в ее иссиня-голубых бездонных глазах, в которых зеркально отражались лица тех, кто был в ее жизни и просто случайным попутчиком, и спутником навека. Когда она умирала, ее путь к желанной, спасительной смерти от этой удушающей безнадежности и мерзости, был долог, бесконечно долог, мучительно долог, ему не было конца, а начало его затерялось за багровой полосой южного заката. Когда она, Адди Бандрен, умирала, она хотела спокойствия, тишины, умаления страданий, но вновь все обернулось по привычному сценарию. Когда она умирала, она уже была в том потустороннем междумирье и не осознавала, что смерть — это лучшее, что с ней происходит в жизни.
Фильм-участник программы «Особый взгляд» позапрошлогоднего Каннского кинофестиваля, «Когда я умирала» Джеймса Франко, ныне поступательно набирающего обороты как полновесный режиссер современного независимого американского кинематографа и выдвигаясь с каждой новой своей картиной в его авангард, является экранизацией одноименного и практически непереводимого на язык чистого кино романа знаменитого американского беллетриста-модерниста и просто гранда южной готики Уильяма Фолкнера. Романа, состоящего в своей фундаментальной конструкции сплошь из внутренних монологов и диалогов главных героев, обращенных не в зияющую пустоту, а к самим читателям, и искусно перемежаемых при этом зловещей внешней рефлексией, за которой стоит сама природа человека и жестокая, беспощадная, надрывная и нарывная сущность американского Юга, на который Фолкнер, а вслед за ним и Франко взирает беспристрастно, с толикой здравого смысла и наличием почти что грязного реализма. Франко в картине работает как режиссер очень грубо, намеренно шероховато, избегая визуальных красот или отчетливых метафорических или метафизических высот. Режиссера интересует не центробежность сюжета, не внешнее развитие, но внутренние перемены, психологические и социальные нюансы, определяющие саму суть персонажей и их место в обществе.
Впрочем, нет в картине чернушности ради чернушности, грязи ради самой грязи и шока ради шока. Это концентрированный трудноусвояемый слепок самой жизни, трезвая оценка социального дна без налета кунсткамерности, но с явным отпечатком лапидарности камеры обскура в тонах къяро-скуро и ультрафуро-манифеста и беспросветной выжигающей напалмом безнадежности. Все умрут, и никого не останется. Плоть сгниет, кости рассыпятся, а прах впитается в густую черноту земной тверди. Был человек — нет человека, но отчего висит в воздухе вопрос о том, а был ли вообще этот человек, эта женщина и ее дети, маргиналы по своей природе, никчемные ничтожества без права на духоспасительный путь, именно что Человеком?! Франко не ставит многоточий, для него, как и для зрителей, ответ ясен и слишком прозрачен. Открывается третий глаз в этом разбитом надвое кривом зерцале — и он таки узреет саму ускользающую истину.
Бессюжетное, построенное на тончайших нюансах и настроениях, произведение Фолкнера обрело тем не менее в картине Джеймса Франко адекватное прочтение, обретя к тому же зримую линию сюжета и став лишенным шелухи стереотипности роуд-муви, но с обратным эффектом трансформации персонажей(здесь все становятся еще хуже, омерзительнее, отвратительнее, и похоронный путь Бандренов означает не только смерть их матери — нелюбимой и недолюбленной — но и их самих, обреченных на ад и деградацию), а романную многоголосицу передав через мультиэкранность, через деление синематического пространства на две точки зрения, на взгляд самого режиссера на суть демонстрируемых им вещей и на взгляд самих героев, для которых окружающий их мир привычен, а не чужероден. Взрыхленный на такой чрезвычайно фертильной почве, фильм «Когда я умирала» на выходе становится прямым авторским высказыванием, яростным криком невыносимой боли от невозможности изменить этот безумный, безумный, безумный, безумный мир, сотканный из неудач, проблем, страданий, смертей и терзаний, и героев, в нем обитающих не вынужденно, а по собственной воле и катящихся все дальше вниз, к неизбежности петли на шее и дула во рту, в котором не хватает уже приличного количества зубов.
Когда она умирала, весь мир вокруг — опостылевший и заплесневевший — померк в ее иссиня-голубых бездонных глазах, в которых зеркально отражались лица тех, кто был в ее жизни и просто случайным попутчиком, и спутником навека. Когда она умирала, ее путь к желанной, спасительной смерти от этой удушающей безнадежности и мерзости, был долог, бесконечно долог, мучительно долог, ему не было конца, а начало его затерялось за багровой полосой южного заката. Когда она, Адди Бандрен, умирала, она хотела спокойствия, тишины, умаления страданий, но вновь вс