Мать Иоанна от ангелов. Все комментарии

Фильм задал множество вопросов, но так ни одного ответа не дал. «Как? Ты хочешь все это узнать сразу? То, чему учился дед моего деда, и его дед, и прадед, и прапрадед…» И в конце еле слышно «Я сам ничего не знаю». Название обмануло. Ангелов нет, только восемь демонов, которые суть ни что иное, как отсутствие ангелов. Есть только человек. Одержимый гордыней. Максимализмом, с ней граничащим: либо святой, либо падший. Заглядывающий в бездну и в ней остающийся. И какое-то абсолютное зло, непонятно откуда взявшееся. Живущее в каждом, но по-разном...у проявляющееся. В ком-то больше, в ком-то меньше. И любовь, которая открывает врата этому злу. Или не открывает, а все это лишь смутившая умы ересь. Устойчивых ассоциаций появилось две: с андреевским Иудой и его готовностью жертвовать собой, душой, совестью, как хотите, и с постановкой театром «У Моста» «Панночки» Н. Садур: то же абсолютное зло, та же жертва и те же, мучающий меня уже несколько лет, вопрос, а что в итоге? Жертва принята? Зло уничтожено? Или же человек, заглянувший ему в глаза, поддается очарованию и забывает об изначальной цели. В «Панночке» эти варианты для меня равноправны. Здесь все печальнее. Вся голливудская радость про изгнания демонов прошла мимо меня, поэтому понятия не имею, как там все происходит. Но здесь очень сильно. И очень страшно. За счет одного движения. За счет изменения выражения лица. И весь фильм контраст темного и светлого, резкие переходы и четкие границы. При этом белое отнюдь не символизирует добро (смерть, думаю, тоже не символизирует), а черное — зло. Два мира, различающиеся ключом, но одинаковые по сути. 9 из 10Скрыть

В 1634 году во французском Лудене в среде монашеской конгрегации урсулинок произошла массовая и необъяснимая эпидемия демонической одержимости, одним из виновников которой, по словам же самих бесноватых дам, стал священник Урбен Грандье, обвиненный также в колдовстве и соитиях с самим Диаволом. История эта из разряда обыденных сумасшествий наибольший отклик в общественном сознании и мировой культуре нашла уже в веке ХХ, когда небезызвестный Олдос Хаксли, один из ярчайших представителей западноевропейского литературного пространства, написал в 1...952 году роман «Луденские дьяволы», а в восточноевропейской литературе луденский психоз был отображен в повести польского беллетриста Ярослава Ивашкевича «Мать Иоанна от ангелов», появившейся на свет в 1943 году, в самый разгар Второй Мировой войны. «Удобный» писатель Ивашкевич, сумевший приспособиться в пору тотальной советизации Польши и ее превращения в ПНР, тем не менее был склонен в своем творчестве к мистификационности и проращиванию ницшеанских мотивов в своем зрелом творчестве, потому и повесть эта, отталкиваясь от семантики религиозной, бесспорно подразумевала и психоз тоталитарный, будучи при этом обоюдоострой и весьма неоднозначной, ловко обманувшей цензуру. «Удобный» же режиссер Ежи Кавалерович, член ПОРП, на всем протяжении своей кинокарьеры ни разу не замеченный ни в крамоле, ни в антисоветчине, в 1960 году на основе сюжета этого произведения выпустил одноименный фильм, ставший из одним из самых нетипичных творений всего послевоенного польского кинематографа, ибо на первый взгляд «Мать Иоанна от ангелов», награжденная в свое время спецпризом Канн, принадлежит к редкой в польском кино жанровой категории мистических фильмов ужасов, затрагивая, как и литературный первоисточник, тему демонического овладения и душой, и телой. Задолго до всяких «Малабимб», «Папесс», «Печатей дьявола» и прочих образцов эксплуатационной хоррор-диалектики, Ежи Кавалерович, в своем кинематографическом диалоге со зрителем вдохновлявшийся и макабрическим немецким экспрессионизмом, и тягучим бергмановским экзистенциализмом, выдал яркий пример классического, настроенного на волну трансгрессии, хоррора категории nunsploitation. Впрочем, «Мать Иоанна от ангелов» к хоррорам как таковым принадлежит лишь отчасти, представляя из себя парадоксальный пример боговидческого и богоборческого кино, в котором присутствует как антирелигозный посыл, так и антитоталитарный. Кавалерович еще сильнее, чем Ивашкевич, демонстрирует изнутри прогнившие остовы церковного бытия, которое не предполагает вовсе свободу — в первую очередь свободу воли -, а потому бунт предрешен. В сердцах и душах монахинь в монастыре, куда прибывает современный по своему мироощущению ксендз Юзеф Сурин, таится страх перед системой, в которой они обитают. Жесткость монастырского бытия, показанная в ленте Кавалеровичем в духе давящего реализма, так или иначе синонимизирует жесткости политической системы самой Польши, вступившей из периода гитлеризма в период сталинизма, и далее вплоть до Хрущевской оттепели, принесшей на время легкий дух свободы. Впрочем, в «Матери Иоанне от ангелов» просвета не предполагается. Отринув наносную мистическую составляющую литературного оригинала, но не забывая о теме вселенской дегуманизирующей философской тоски, Кавалерович в безумии Иоанны видит причину не извне, а внутри. Ее одержимость обусловлена тягой к свободе, ей ненавистен тот мрачный мир монастыря, в котором она обитает явно не по своей воле. Она искушена, она извращена, и Дьявол ей воспользовался. Но Дьявол этот не иноприроден, не потусторонен. Для режиссера Кавалеровича, материалиста и скрытого нигилиста, сам человек является носителем зла, которое до определенного времени в нем дремлет. Нужен лишь толчок для пробуждения его в одночасье, и таковым для Иоанны становится замкнутость монастыря, сковывающая разум и тело, и слепая, фанатичная вера, ведущая в никуда. Вера в жестокого Бога, или доброго Царя, или родимого генсека — не суть важно, но важно лишь то, что для Иоанны уже нет спасения, как и для подверженного сомнениям и поглощенного системой отца Юзефа. Системой строгих католических правил, заковавших их тела и разум в цепи, страх быть иными, страх не столько перед Богом, сколь перед его земными ставленниками, облаченными властью. Страх выйти за пределы монастыря и увидеть мир там, во всех красках, тонах и полутонах. Увидеть — и не ослепнуть, вкусить, но не сойти с ума. Страх, который парализует, и слепая, беспрекословная, изничтожающая вера, трансформирующая детей Бога в детей Дьявола, ибо грань между ними столь тонка, а искушения, терзаемые всех без исключения персонажей, столь сильны, что неизбежна битва между ними в клаустрофобическом пространстве монастыря. Кажется, что духоборческие настроения подавят фильм, но Кавалерович к финалу выруливает в сторону боговидческой притчи о возможности спасения, которое режиссер видит не в ксендзе или монахинях, поскольку их земное осознанное существование полно до краев крайностей, а в обыкновенных «людях земли», крестьянах, преданных своему делу и верящих в высшие силы без фанатизма. Просто верящих, а потому не одержимых ни смутой собственных сомнений, ни тьмой бесовской. Именно в сценах изгнания и демонстрации внутреннего антуража проклятой обители фильм приобретает черты антирелигиозного памфлета, искусно наложившегося и на политические подтексты и реалии, завуалированные, впрочем, столь сильно, что лента Кавалеровича сумела беспрепятственно преодолеть советскую цензуру и выйти в свободный прокат в стране несвободной и атеистической. Юзеф был типажом аутентичным современности, преисполненном не экстаза и поклонения, а сомнений и страхов. Однако едва ли его можно было вписать в соцреалистические реалии с их однополярностью и жесткой идеологической выправкой, поскольку как раз идеологического стержня в картине нет, зато есть изощренный метафорический. Спустя ровно 11 лет британский enfent terrible Кен Рассел снимет по Хаксли «Дьяволов», которые уже начисто перечеркнут любую надежду на спасение, и станут бескомпромиссным плевком в сторону Ватикана. И на фоне деменции и делирийности «Дьяволов» «Мать Иоанна от ангелов» поляка Кавалеровича все же воспринимается как фильм, в котором еще тьма не победила, а исконная вера все еще возможна в мире фанатиков.Скрыть