Единственный человек, сотворивший настоящее добро в этом фильме, остался за кадром. Нам показали лишь руку женщины, подарившей Мушетт несколько минут настоящего счастья. В этот момент она сразу поверила в то, что у нее есть будущее, что она такая же, как другие люди. Она сразу раскрылась, перестала избегать людей и даже попыталась завязать общение с улыбнувшимся ей парнем. И снова она поверила в счастье, когда склонилась с молитвой над человеком, который вскоре изнасиловал её. А она не сопротивлялась так, как могла бы, потому что объятия — это не побои, потому что никто её не целовал и не прикасался к ней с лаской, пусть даже в исступлении похоти.
Нет, эта девочка не та птица, которая сразу начала биться в агонии и задохнулась в силке. Если та рука, добрых дел которой, как в Писании, не ведает даже её хозяин, снова помогла бы вырваться Мушетт из силка боли, отчаяния, одиночества… Возможно, это могла бы быть её мать, и если бы она не напилась перед смертью и не ввергла дочь в отчаяние, сказав, что она скоро станет такой же мерзкой пьянчужкой, а выслушала то, что девочка хотела ей сказать, не случилось бы трагедии. Кому-то надо было помочь вырваться птице из силка, но все были слишком заняты собой, слишком напыщены, черствы. Мушетт окружали мещане с мелкими душами, которые, даже если бы и захотели, не смогли бы понять, что агрессия девочки — это неосознанная попытка привлечь внимание, что злость в её глазах — это отражение глубоко скрытой сущности в них смотрящих.
Единственный человек, сотворивший настоящее добро в этом фильме, остался за кадром. Нам показали лишь руку женщины, подарившей Мушетт несколько минут настоящего счастья. В этот момент она сразу поверила в то, что у нее есть будущее, что она такая же, как другие люди. Она сразу раскрылась, перестала избегать людей и даже попыталась завязать общение с улыбнувшимся ей парнем. И снова она поверила в счастье, когда склонилась с молитвой над человеком, который вскоре изнасиловал её. А она не сопротивлялась так, как могла бы, потому что объятия — это