На последнем дыхании

«Фильм слишком длинный тебе нужно его укоротить Жан-Люк до полутора часов, думаю это самое оно», Жан-Люк не мог ни послушать своего старшего товарища, наставника Жан-Пьер Мельвиля. Это фактически оказалось бы нарушить негласное правило слепого верующего в своего бога. Жан-Пьер Мельвиль — был абсолютным советником и кумиром молодого, начинающего, никому не известного режиссера Жан-Люка Годара. Настоящего творца и одного из основателей Французской новой волны. Великий режиссер, снявший огромное количество фильмов, некоторые удачные, нек...оторые менее, но влияние, оказанное им, чувствуется до сих пор и так будет вечно. Совместный проект Жан-Люка Годара и Франсуа Трюффо, потрясающие времена были надо сказать, когда два великих режиссера работали над одним фильмом. Франсуа Трюффо, вроде как был сценаристом, но влияние и стремление помочь коллеге единомышленнику почти незаметно, но чувствуется. Необходимое решение, на котором настаивал Мельвиль, порезать фильм и выбросить из него несколько десятков минут, был воспринят публикой бурно и ошеломляюще. Эффект какой-то колоритной неожиданности и непривычной резкости, от склейки монтажа — был настоящим большим успехом и передовой технологией нового времени, которую до сих пор с успехом пользуют все режиссера мира. Открытие, совершенное по наитию, по какому-то невероятному инстинктивному решению, которое изменило мир кино на до 1960 года и после. Возможно, я немного преувеличиваю величие, но значимость очевидна и неприкасаема. Удивительный дуэт Трюффо — Годар, которые писали сценарий по ходу съемочного процесса и практически жили этими съемками, творили и росли вместе с этой картиной. Великолепный, мелодичный саундтрек, пульсирующий вместе с фильмом на одной запоминающейся волне, дарующий фильму свой удивительный характер и поэтическое очарование мира романтичного бунтующего героя. Великий саундтрек от Марсиаля Солаля. Потрясающий эффект мозаики у этого восхитительного фильма. Сюжет складывается из мелочей, из второстепенно значимых нюансов, выходящих на первый план волей режиссера. Один только постер с Хамфри Богартом чего стоит, все эти газеты, из которых мы получаем больше информации, чем от самих героев и многое другое, нет смысла их описывать, это нужно видеть и замечать самому зрителю. Фильм повествует о части жизни одного криминального элемента Мишеля Пуаккара, его жизнь полна событиями, зачастую не лицеприятными и не компромиссными. Герой, который хочет сбежать от всего с девушкой, которую он почти не знает. Одним из главных элементов фильма, мне кажется — это два главных героя. Мы не знаем, кто они, какие у них настоящие имена, не знаем их биографию. Все что нам преподносит режиссер — это миф, фактически притча, о почти «Бонни и Клайде». Мишель — бунтарь, борец за свободу и ярый противник конформизма, не думающий о последствиях своих действий, не заботящийся об ответственности своих поступков, прожигающий свою жизнь с сигаретой в зубах и красивой девушкой в постели. Его бизнес (так обычно говорят англоязычные товарищи, когда дело доходит до личного) — кража машин. Мишель живет одним днем, но при этом мечтает уехать в Италию. Интерес так же подкупает тот факт, что Мишель творит свои злодеяния рутинно, практически безэмоционально, машинально, не замыкаясь ни на чем, ни на секунду. Творит свои безнаказанные криминальные дела. Должно вызывать отвращение и не прощение к антагонисту, но зритель переживает за него, ведь это лирический герой. Главного героя играет Жан-Поль Бельмондо, потрясающе старающийся копировать великого Хамфри Богарта и бунтаря Джеймса Дина (в характере). Бельмондо прекрасен и восхитителен, наряду с Аленом Делоном и Жераром Депардьё, является олицетворением молодых талантливых актеров французского кино новой волны. Наиболее загадочная фигура — это Патрисия Франкини. Американка, студентка французского университета, работающая журналистом. Вот уж кто противоречивый персонаж во всем. Образованная и милая американская, свободная дева, проявляющая самостоятельность и довольно трезво оценивающая мир. Постоянно сыплет цитатами из великих, интересуется большим искусством и ценит его. Но при этом ее возбуждает мир босяка, хулигана со своим французским жаргоном и захватывающей, интересной жизнью. Простота, живость, подстерегающая опасность и еще что-то на интуитвно-инстиктивном уровне манит ее к Мишелю. Джин Сиберг блистательно играет Патрисию Франкини. Восхитительная, миловидная актриса. Два суперэгоиста сошлись в Париже и ник-то не хочет уступать. каждый мечтает и думает о своем, думая только о себе, даже не о ребенке, который после выкуривания множества сигарет будующей мамой, явно будет не очень здоровым. Великолепные и потрясающие планы Парижа, показывающие все достопримечательности поэтичного города Париж. Великолепная работа со светом, в черно-белом кино — это значит намного больше чем в цветном. Великий фильм без преувеличения. Фантастический, ломающий все стереотипы и создающий новые штампы фильм, обрастающий легендами и цитируемый постоянно и заслуженно часто. Феноменальный и резкий французский нуар участвовавший в создании французской новой волны. Потрясающий и сногсшибательный, постепенно раскрывающийся и дарующий зрителю интерес и магию кино. «A bout de souffle» лента ставшая классикой мирового кино и осталась нам в качестве культурного наследия, надеюсь навсегда. Осталось только посмотреть. 10 из 10Скрыть

Пожалуй, есть что-то неуловимо и неумолимо французское в этом, лишенном прагматизма, но полном необъяснимой импульсивности жизненном принципе — быть революционером. Причём совершенно порой не важно в какую внешнюю или внутреннюю сферу жизни направлен этот революционный пыл, этот бунт против исконных правил и норм — литература ли это, политика или же кинематограф. С последним же у французских культурных деятелей и вовсе особые отношения, ибо не будь приснопамятного «Прибытия поезда» братьев Люмьер история мирового кинематографа началас...ь бы отнюдь не во Франции, ставшей его колыбелью. В послевоенный же период, начиная с пятидесятых годов, кинематограф вообще, а не только французский, решили заново переизобрести «молодые бунтари», вдохновленные идеологией бунтарства без причины штатовского разлива, те, кто и создали так называемую Новую Волну — Трюффо, Шаброль, Годар, Рене, Роб-Грийе, причём можно было со стопроцентной уверенностью говорить о существовании двух лагерей кинононконформистов-формалистов, которые в творческом плане были и схожи, и несхожи между собой, но общей целью что условно первого лагеря (Годар и Ко), что второго(Рене и Роб-Грийе) было лишь одно — тотальное перекраивание кинематографической ткани, изобретение его сызнова. И одним из этапных годов Новой Волны стал 1960 год, год годаровского дебюта картиной «На последнем дыхании». Годар начинает свою картину внезапно, без излишних предисловий, сразу пуская зрителя во внутренний мир Мишеля Пуаккара, вся жизнь которого есть в сущности своей вечным бегством от реальности и постоянным преследованием теней его невысказанного прошлого. Впрочем, есть ли вообще реальность как таковая в годаровской киновселенной? Во многом она сконструирована из парадоксов, когда на нарочито небрежную, близкую к документалистике, манеру съёмки, отсутствие внятного сюжета, импровизационный стиль актерского существования в кадре накладываются в такой удачно воссозданной «нашей» реальности персонажи, эту реальность жизни не вполне отображающие, эдакие тотальные авторские метафоры, живые идеи и не более чем во всеобщем постмодернистском изложении. Лишь спустя 8 лет, во время памятных студенческих выступлений, Париж будет буквально наводнен такими вот Мишелями Пуаккарами, читавшими Маркса и Кон-Бендита и жаждущих с неистребимым максимализмом перемен. Но до этого они лишь вызревали, напивались до пьяну новыми идеями нового кинематографа и Пуаккар стал не столько отражением эпохи больших перемен, но зеркалом, в котором каждый увидел, или попытался увидеть сам себя. Заметно и иное. Спустя ровно 55 лет Годар снимет «Прощай, речь» — не меньший смелый кинематографический манифест, чем и «На последнем дыхании». Кажется, что между этими картинами пропасть в первую очередь идеологическая — бунту противопоставляется самокопания, а на смену тотальному хаосу киноязыка пришёл искусный и искусственный формализм, даже герои иные на первый взгляд. Но что Мишель, что Гедеон равны между собой — первый противится обществу с его диктатурой вечных правил и поведенческих установок, а второй противится любви, в которой не видит смысла. Годар будто замыкает круг собственной философии, прийдя к тем же обреченным бунтарским установкам, что довлели в его раннем и лучшем творчестве. Но что из себя представляет годаровский герой? Пуаккар — это вообще-то герой безгеройного времени, времени, когда новые герои ещё не успели родиться, но старые уже отошли; он промежуточен и сугубо самоопределяющ в своём полумифическом состоянии бунтарского сознания. Он даже не герой, сколь Антигерой в широчайшем и чисто литературном понимании, существующий в пространстве чистого как лист нового кино. Примечательно, что такой Антигерой просто невозможен в так называемом «новом романе» Роб-Грийе, Сарота и Бютора; Годар негласно вступает в полемику с этим трио, предлагая, помимо привычного и для них экзистенциального томления, ещё и беспросветное ощущение тотального отрицания Мишелем Пуаккаром всего. Nihil verum est licet omnia — таков жизненный принцип Мишеля, носящего маску героя американских нуаров, подражающему Богарту, но на поверку не во всем близком даже Джеймсу Дину. Это самое nihil и есть тем главным душевным состоянием, в котором пребывает герой Годара — отражение не режиссёра, но грядущей эпохи безвременья, когда все координаты потеряются в хаосе революционного брожения. Нет и не будет никакой невыносимой лёгкости бытия, а есть лишь не менее невыносимая его тяжесть, тот атмосферный столб, что душит и мешает жить, дышать полной грудью. Оттого Пуаккар кажется даже вневременнным персонажем, который рожден лишь для того, чтобы умереть, ибо смысл жизни от него ускользает, а любовь не кажется тем единственным спасением от всех бед, тем более, что и возлюбленная его из такой же категории неопределившихся, чересчур импульсивных натур, для которых важен лишь этот момент жизни; нет привычки смотреть на перспективу, так как и этой самой перспективы тоже пока нет. Любая же социополитическая вертикаль в картине Годара не угадывается даже на периферии рваного повествования. Где-то, но не в рамках художественного пространства годаровской ленты, есть социальное брожение, резкое недовольство тем положением дел, что сложились в Четвёртой Республике, и вот-вот массовое недовольство, даже невероятная ярость, выплеснется кипятком тотального неповиновения на парижские улицы, однако этих настроений в фильме Годара нет. И нет его в Мишеле с его духом противоречия и усталостью от жизни. Кажется порой, что он сам стремился как можно быстрее завершить свой жизненный марафон, много позже названный нашим режиссером Данелия «осенним». И невзирая на очевидную летнюю жару на парижских улицах в фильме Годара, возникает явственное ощущение, что в душе Мишеля Пуаккара давно наступила такая осень, изматывающий сплин, что ведёт героя к двум вариантам разрешения собственной вселенской усталости — или самовольное дуло во рту, или пистолет у виска, но со стороны тех, кому он должен. При этом Годар как исключительный Демиург решает за зрителей, выбрав спорный второй вариант. Спорный за счёт своего очевидного сюжетного распутывания основного драматургического узла — Пуаккара лишают даже намека на выбор, на отвоевание собственного права на смерть. Бунт без причины завершается смертью, причина которой оказывается лишь в том, что Мишель Пуаккар не смог по-настоящему обрести себя и в итоге спасти этим себя. Он всегда хотел быть против, а не за, так как идеалов не видел, да и они были мертвы. Его конфликт и с обществом, и с самим собой не мог разрешиться последующей обыденностью, рутиной, бытом как таковым, а семейный уют казался чем-то архаичным, устаревшим, ненужным, притворным. И вычеркнув себя из жизни, он сделал благородной и собственную смерть, в которой был полёт, неистовый бег, дыхание свободы, которой всегда мало и как никогда много.Скрыть

После просмотра этого фильма задаешься вопросом: «А была ли любовь?», но, как явствует из названия моей рецензии — любви не случилось. На протяжении всей картины мы наблюдаем противостояние героев — мужчины и женщины, француза и американки, «простого парня» и образованной девицы, прожигателя жизни и бесчувственной последовательницы законов выживания путем наименьшего сопротивления. В этой борьбе побеждает герой Бельмондо, он чувствует жизнь, и это помогает ему отринуть рамки ханжеской морали, в полной мере ощутить вкус к жизни и, ...пресытившись, скорчить рожу недовозлюбленной, закрыть глаза самому себе. То, что в финальной сцене главный герой сам себе закрывает глаза символично — это демонстрирует то, что он сам себя загнал в угол, его «хождение по лезвию бритвы» могло продолжаться намного дольше, но он устал, выдохся, пришло время остановить эту гонку. Мои мысли сумбурны, и, конечно, не отображают в полной мере всю ценность картины, я написала лишь о том, что тревожило меня, какие мысли возникли во время просмотра. Конечно, стоило бы сказать о совершенно потрясающей манере, в которой снят фильм, о новаторствах монтажа и т п, но это сделали лучше меня другие люди, так что не буду повторяться, скажу лишь, что то, как снят этот фильм, заслуживат отдельного внимания и, возможно, отдельного фильма.Скрыть

«Эти режиссеры создали целую вселенную — с особыми ритуалами, жестами, словами, позами, манерами, и это была та же самая вселенная, в которой зрители жили день за днем». Фильм «На последнем дыхании» стал первой «ласточкой» в ряду фильмов французского режиссера Ж.-Л. Годара. Кино должно было сразу заявить о себе. И это случилось. Картина оказала эффект взорвавшейся бомбы. Под бомбой здесь понимается все напряжение, скопившееся в кинематографе, периода так называемого «папочкиного» кино. Известно, что изначально Годар хотел снять... фильм-нуар. Но у него это, как он сам признал, не особо получилось. Однако, специально не желая того, режиссер совершил «революцию» в кинематографе. Необычная для того времени форма монтажа позволила создать эффект лихорадочно сменяющегося сюжета: сцены, которые могут показаться важными безжалостно обрезаются, а внимание, главным образом, акцентируется на словах и жестах, выражающих любовь главных героев. В фильме можно выделить целый ряд различных проблем. Одна из них — это проблема бунтарства, отрицание сложившихся правил поведения. Главный герой — Мишель Пуакар (Жан-Поль Бельмондо), — бунтарь. Он отвергает все общественно-социальные нормы. Даже в американских фильмах-нуар герои не достигают такого уровня неуважения к обществу. Уже в самом первом кадре Мишель Пуакар бросает обществу вызов — он нагло курит сигарету прямо в кадр (вообще на протяжении всей картины герой постоянно курит). Его герой — Хамфри Богарт (это видно из сцены, где герой смотрит на его портрет) — один из ведущих актеров американского кино-нуар. Возможно, из желания подражать своему герою, Пуакар достигает такого асоциального статуса. Еще одна проблема фильма — это проблема молодости. Этот вопрос занимал и занимает всех деятелей искусства, и представители «Новой волны» — не исключение, хотя бы потому, что само движение состоял именно из молодежи. Они снимали о том, что волнует их именно сейчас. Здесь Годар затрагивает основные проблемы, занимающие молодого человека: деньги (или их отсутствие), учеба, поиски счастья, независимость, любовь и секс. И еще одна тема, одна из центральных и самых очевидных в картине, на мой взгляд, — проблема взаимоотношений «мужчина-женщина». Эта тема проходит «красной линией» через все фильмы 50—60-х гг. во Франции. Бунтарь и преступник Мишель Пуакар влюбляется в «прилежную ученицу» Патрисию Франкини (Джин Сиберг). Но влюбиться — на значит полюбить. Патрисия пытается понять, любит ли она Мишеля или нет. Они «играют». Каждый в свою «игру», но их «игры» переплетаются. Мишель «играет» в бандита и бунтаря: он угоняет машины, крадет деньги и даже убивает человека. Но зритель не воспринимает это как преступление, нет. Это кажется всего лишь «игрой». Возможно, игрой воображения главных героев. «Игра» Патрисии — «игра» в независимую девушку: «Я хотела бы, чтобы ты любил меня, а потом, я не знаю… И в тоже время я не хочу, я очень независимая…». Да, возможно, она независимая, но она любит Мишеля. Но чтобы доказать себе обратное (не забываем про «игру») она «сдает» его полиции. Это «игра» в мужчину и женщину приводит к трагическим последствиям. Однако в финальной сцене становится понятно, что и он, Мишель, и она, Патрисия, любили друг друга. Он умер «играючи». Она приняла его смерть «играючи». Все перечисленные проблемы фильма «На последнем дыхании», безусловно, не могут существовать отдельно друг от друга. Каждая из тем обуславливает другую. Так проблема «мужчина-женщина» есть следствие проблемы молодости и т. д. Но всё это вместе дает нам, зрителям, потрясающую картину повседневной жизни Франции 50—60-х гг.Скрыть

Пожалуй, есть что-то неуловимо и неумолимо французское в этом, лишенном прагматизма, но полном необъяснимой импульсивности жизненном принципе — быть революционером. Причём совершенно порой не важно в какую внешнюю или внутреннюю сферу жизни направлен этот революционный пыл, этот бунт против исконных правил и норм — литература ли это, политика или же кинематограф. С последним же у французских культурных деятелей и вовсе особые отношения, ибо не будь приснопамятного «Прибытия поезда» братьев Люмьер история мирового кинематографа началас...ь бы отнюдь не во Франции, ставшей его колыбелью. В послевоенный же период, начиная с пятидесятых годов, кинематограф вообще, а не только французский, решили заново переизобрести «молодые бунтари», вдохновленные идеологией бунтарства без причины штатовского разлива, те, кто и создали так называемую Новую Волну — Трюффо, Шаброль, Годар, Рене, Роб-Грийе, причём можно было со стопроцентной уверенностью говорить о существовании двух лагерей кинононконформистов-формалистов, которые в творческом плане были и схожи, и несхожи между собой, но общей целью что условно первого лагеря (Годар и Ко), что второго(Рене и Роб-Грийе) было лишь одно — тотальное перекраивание кинематографической ткани, изобретение его сызнова. И одним из этапных годов Новой Волны стал 1960 год, год годаровского дебюта картиной «На последнем дыхании». Годар начинает свою картину внезапно, без излишних предисловий, сразу пуская зрителя во внутренний мир Мишеля Пуаккара, вся жизнь которого есть в сущности своей вечным бегством от реальности и постоянным преследованием теней его невысказанного прошлого. Впрочем, есть ли вообще реальность как таковая в годаровской киновселенной? Во многом она сконструирована из парадоксов, когда на нарочито небрежную, близкую к документалистике, манеру съёмки, отсутствие внятного сюжета, импровизационный стиль актерского существования в кадре накладываются в такой удачно воссозданной «нашей» реальности персонажи, эту реальность жизни не вполне отображающие, эдакие тотальные авторские метафоры, живые идеи и не более чем во всеобщем постмодернистском изложении. Лишь спустя 8 лет, во время памятных студенческих выступлений, Париж будет буквально наводнен такими вот Мишелями Пуаккарами, читавшими Маркса и Кон-Бендита и жаждущих с неистребимым максимализмом перемен. Но до этого они лишь вызревали, напивались до пьяну новыми идеями нового кинематографа и Пуаккар стал не столько отражением эпохи больших перемен, но зеркалом, в котором каждый увидел, или попытался увидеть сам себя. Заметно и иное. Спустя ровно 55 лет Годар снимет «Прощай, речь» — не меньший смелый кинематографический манифест, чем и «На последнем дыхании». Кажется, что между этими картинами пропасть в первую очередь идеологическая — бунту противопоставляется самокопания, а на смену тотальному хаосу киноязыка пришёл искусный и искусственный формализм, даже герои иные на первый взгляд. Но что Мишель, что Гедеон равны между собой — первый противится обществу с его диктатурой вечных правил и поведенческих установок, а второй противится любви, в которой не видит смысла. Годар будто замыкает круг собственной философии, прийдя к тем же обреченным бунтарским установкам, что довлели в его раннем и лучшем творчестве. Но что из себя представляет годаровский герой? Пуаккар — это вообще-то герой безгеройного времени, времени, когда новые герои ещё не успели родиться, но старые уже отошли; он промежуточен и сугубо самоопределяющ в своём полумифическом состоянии бунтарского сознания. Он даже не герой, сколь Антигерой в широчайшем и чисто литературном понимании, существующий в пространстве чистого как лист нового кино. Примечательно, что такой Антигерой просто невозможен в так называемом «новом романе» Роб-Грийе, Сарота и Бютора; Годар негласно вступает в полемику с этим трио, предлагая, помимо привычного и для них экзистенциального томления, ещё и беспросветное ощущение тотального отрицания Мишелем Пуаккаром всего. Nihil verum est licet omnia — таков жизненный принцип Мишеля, носящего маску героя американских нуаров, подражающему Богарту, но на поверку не во всем близком даже Джеймсу Дину. Это самое nihil и есть тем главным душевным состоянием, в котором пребывает герой Годара — отражение не режиссёра, но грядущей эпохи безвременья, когда все координаты потеряются в хаосе революционного брожения. Нет и не будет никакой невыносимой лёгкости бытия, а есть лишь не менее невыносимая его тяжесть, тот атмосферный столб, что душит и мешает жить, дышать полной грудью. Оттого Пуаккар кажется даже вневременнным персонажем, который рожден лишь для того, чтобы умереть, ибо смысл жизни от него ускользает, а любовь не кажется тем единственным спасением от всех бед, тем более, что и возлюбленная его из такой же категории неопределившихся, чересчур импульсивных натур, для которых важен лишь этот момент жизни; нет привычки смотреть на перспективу, так как и этой самой перспективы тоже пока нет. Любая же социополитическая вертикаль в картине Годара не угадывается даже на периферии рваного повествования. Где-то, но не в рамках художественного пространства годаровской ленты, есть социальное брожение, резкое недовольство тем положением дел, что сложились в Четвёртой Республике, и вот-вот массовое недовольство, даже невероятная ярость, выплеснется кипятком тотального неповиновения на парижские улицы, однако этих настроений в фильме Годара нет. И нет его в Мишеле с его духом противоречия и усталостью от жизни. Кажется порой, что он сам стремился как можно быстрее завершить свой жизненный марафон, много позже названный нашим режиссером Данелия «осенним». И невзирая на очевидную летнюю жару на парижских улицах в фильме Годара, возникает явственное ощущение, что в душе Мишеля Пуаккара давно наступила такая осень, изматывающий сплин, что ведёт героя к двум вариантам разрешения собственной вселенской усталости — или самовольное дуло во рту, или пистолет у виска, но со стороны тех, кому он должен. При этом Годар как исключительный Демиург решает за зрителей, выбрав спорный второй вариант. Спорный за счёт своего очевидного сюжетного распутывания основного драматургического узла — Пуаккара лишают даже намека на выбор, на отвоевание собственного права на смерть. Бунт без причины завершается смертью, причина которой оказывается лишь в том, что Мишель Пуаккар не смог по-настоящему обрести себя и в итоге спасти этим себя. Он всегда хотел быть против, а не за, так как идеалов не видел, да и они были мертвы. Его конфликт и с обществом, и с самим собой не мог разрешиться последующей обыденностью, рутиной, бытом как таковым, а семейный уют казался чем-то архаичным, устаревшим, ненужным, притворным. И вычеркнув себя из жизни, он сделал благородной и собственную смерть, в которой был полёт, неистовый бег, дыхание свободы, которой всегда мало и как никогда много.Скрыть

«Новая волна идёт!» — написала в 1957 году в журнале «Экспресс» Франсуаза Жиру, будущий министр культуры Франции. И она не ошиблась. Молодые режиссёры пришли и стали мочить всё, что ненавидели в старом кино: наигранные сцены, павильонные съёмки и аккуратный монтаж. Один из зачинщиков революции Жан-Люк Годар только и делал, что посещал киноклубы. Он поглощал всё, что крутили в салонах и публиковал свои рецензии в журналах. В какой-то момент он решил делать фильмы сам. Критики были в шоке, ведь раньше, чтобы стать режиссёром необходи...мо было учиться, а не просто любить фильмы. За несколько лет французские самоучки расшатали киноиндустрию. Но вот что интересно — прошло немного времени и все они ушли в коммерцию. Тот же Годар уже в 1963 году снял фильм «Презрение» с Бриджит Бардо в главной роли. За «Презрение» ему досталось презрение соратников, но со временем многие из них тоже начали работать с крупными студиями и вписались в систему кинопроизводства. Но первый полнометражный фильм Годара «На последнем дыхании» — яркий пример фильмов новой волны, бросающий вызов привычному кино того времени. Главную роль в картине сыграли Жан-Поль Бельмондо и Джин Сиберг. Он Мишель — автомобильный вор. А ещё крадёт всё, что плохо лежит и как бы между делом убивает человека. Она — Патрисия — американка, живущая в Париже. Весь фильм мы будем смотреть за тем, как эти двоя шляются по столице. Мишель будет периодически совершать преступления, а Патрисия заниматься своими делами. Бельмондо без конца курит — попробуйте найти хоть одну сцену без сигареты. Стрижка же Сиберг после выхода фильма стала так популярна, что даже появился термин «подстричься под Сиберг». Монтаж в фильме рваный, постоянно кажется, что режиссёр вырезал кусочки. И он их, действительно, вырезал. Кино оказалось слишком длинным и Годар просто подрезал его то тут, то там. А ещё, когда герои гуляют по городу, можно заметить, как на них постоянно оборачиваются прохожие. Это тоже неспроста — на актёров глазеют настоящие прохожие. Кино Годар снимал малобюджетное — 400000 франков или примерно $80000 в ценах 1960 года. Интересно, что Бельмондо в то время ещё не был высокооплачиваемым актёром, самый крупный гонорар $15000 забрала себе Сиберг. Чем же привлекателен этот фильм сегодня? В нём можно посмотреть на настоящий, а не стилизованный Париж 60-х. Люди ходят по широченным дорогам, вокруг снуют огромные машины. Сейчас там пешеходные зоны. А вот кафешки такие же, как и сегодня. В эпизоде сыграл и сам Годар — он мужчина, который указывает полицейским на Мишеля. Кстати, Жану-Люку сейчас 89 лет и он продолжает работать. Вот уж точно, кино — его страсть.Скрыть