Примечательной тенденцией всей второй половины нулевых стал возросший интерес к постапокалиптике как в большом кино, так и на телевидении, где этот жанр, кажется, укрепился всерьёз, альтернативно противопоставляя себя нишевым сериалам постнуарного и фентезийного направления. Подобный резкий всплеск зрительской заинтересованности к эстетике разрушенного будущего, погруженного в мрак, хаос и раздор, неумолимое вырастание его в актуальный тренд, легко объясняется с точки зрения возросшего страха людей за свое будущее, отсутствие весомой определенности и уверенности не только в дне завтрашнем, но даже в сегодняшнем, поскольку социополитическая обстановка везде в мире балансирует на грани истерики, подпитываемой изнутри еще и чисто личными фобиями. Постапокалиптика, стыкующаяся с эстетикой хоррора, научной и социальной фантастики, психопатологии и психофизиологии, иллюстрирует с неприкрытой откровенностью все ужасы грядущего будущего, позволяя в общем-то пережить бытующие страхи перед той дикой неопределенностью далекого послезавтра и чаще всего примириться с той трагической неизбежностью, что будущее вряд ли будет лучше, чем нынешнее настоящее или покрытое некрофилической пылью прошлое. «Иерихон», «Сотня», «Сосны», «12 обезьян», «Ходячие мертвецы» в конце концов и чертова дюжина аналогичных подражаний отвечали в своей аутентичной манере на запрос современного зрителя о худшем варианте той заскорузлой будущности, которой не удастся избежать никому так или иначе.
Тем ярче воспринимается в этом тенденциозном контексте 13-серийный грузинский «Парадокс» — чуть ли не первое ощутимо качественное обращение к жанру постапокалиптики на территории постСССРии, с учетом всех базовых художественных традиций западной эстетики жанра, впаянных довольно аутентично в реальность современного грузинского общества. Тем паче первый сезон, в котором каждая серия является отдельным сюжетным сегментом, фокусируется на множестве персонажей, соприкоснувшихся с неким злосчастным вирусом, строго по хардкору обративших их в любящих человечинку зомби. Такой подход придает эффект панорамирования и большего понимания с разных точек зрения что же случилось и как так получилось, хотя, конечно же, «Парадокс» не относится к тем произведениям, где главных героев нет по умолчанию. Фактическими таковыми персонажами, существующими в кадре чаще всего, оказываются молодой человек Гуга и его случайная спутница по несчастью Елена, разыскивающая среди апокалиптического кошмара свою дочь. Персонажи эти не являются какими-то абсолютно ирреальными, лишенными всяких черт узнавания, из Гуги даже не пытаются сделать героя сверх меры, показывая в его образе весь ужас столкновения обычного человека с миром, дотоле им не признаваемым за реальный: от тотального невосприятия случившегося до прихода к неизбежным выводам об утрате всего прежнего бытия проходит более значительный срок, чем может показаться изначально. Тем паче этот персонаж будет в постоянном драматургическом развитии, не костенея в собственной значительности, ибо режиссёр расставляет акценты не только на его очевидной мужественности, но и на тех многочисленных его переживаниях, сильно выделяющих Гугу среди прочей галереи героев ленты, которые тоже не претендуют на абсолютную архетипичность (хотя избежать ее таки не получилось). Собственно, эпизод с тбилисским метро, которое оказывается наводнено несвежими живыми мертвецами, задает тот напряженный ритм действия картины, который держится вплоть до конца сезона, ибо вязкое ощущение неразгаданности останется и в финале, ведь «Парадокс» не стремится быть чистокровным зомби-хоррором; вселенная сериала лишь только этим набором типичного сурвайвла не ограничивается, ибо на поверку есть что-то и кто-то гораздо хуже, чем зомби.
За счет химии взаимоотношений между двумя главными героями сериал не провисает даже в те моменты, когда крепкая режиссерская рука не всегда способна вырулить в сторону большей неоднозначности и заинтригованности, ибо «Парадокс», который можно назвать даже «реалистическим» постапокалипсисом, ибо время действия ленты намеренно не перемещается в прекрасное далеко года Х., не сумел избежать типичной для большинства сериалов проблемы угасания нарратива: быстрый старт и несколько скомканный финал, ставящий многоточия с явным пристрелом на продолжение, которое, само собой, последовало. Выбранная для первого сезона нарративная структура глобального охвата всего и вся породила местами лишь штрихпунктирность вместе цельности, оттого часть эпизодов из общего их числа в 13 выглядят сюжетно тривиально, не добавляя в мрачную палитру киноленты каких-либо новых красок, полутонов и нюансов; впрочем, никто не застрахован от пресловутых проходных моментов, но на гармоничное восприятие всего сериала они влияют достаточно. Вводный эпизод задал достаточно высокую планку, которую до финальной серии сезона всё-таки не удалось удержать, хотя за счет детально прописанного бэкграунда «Парадокс» остаётся весьма занимательным зрелищем, что, следует признать, довольно редко наблюдается среди телепродукции постсоветских государств. Автономность каждой серии, вертикальный принцип сюжетной конструкции, и вместе с тем наличие в центре ленте харизматичного героя актера Торнике Гогричиани, который окружён менее яркими, хотя и самодостаточными, тщательно прописанными героями второго и третьего плана, сделали «Парадокс» многослойным, но и не до конца разъясненным. Впрочем, «Парадокс», беря лучшее от западного постапокалиптического стандарта (наиболее явные кивки даются в сторону «Ходячих мертвецов» и «12 обезьян») и встраивая его в нашу реальность, не получается назвать просто упражнением в непривычном жанре. Именно через призму постапокалиптического безумия просматривается стремление изжить из себя все волнующие социальные темы грузинского социума, снизить градус неопределенности отношения к тем новым процессам, которые произошли в период с 2004 по 2014 гг, влияние же их на общественное сознание грузинского государства абсолютно, хотя было ли это десятилетие неким переломом — история покажет. Несомненно, «Парадокс» хорош и как сугубо утилитарный развлекательный образец масс-культуры, но подспудное ощущение иносказательности не покидает вплоть до финала. Чистый ужас неизвестности трансформируется в ужас четкий, явный, определенный. С ним надо смириться и его отпустить от себя, иначе будет лишь только хуже.
Примечательной тенденцией всей второй половины нулевых стал возросший интерес к постапокалиптике как в большом кино, так и на телевидении, где этот жанр, кажется, укрепился всерьёз, альтернативно противопоставляя себя нишевым сериалам постнуарного и фентезийного направления. Подобный резкий всплеск зрительской заинтересованности к эстетике разрушенного будущего, погруженного в мрак, хаос и раздор, неумолимое вырастание его в актуальный тренд, легко объясняется с точки зрения возросшего страха людей за свое будущее, отсутствие весомой определенн