По поводу Ниццы

Интересно, каким был бы дебютный фильм киновундеркинда Жана Виго, доведись ему жить в наше время и видеть современную Ниццу. Не снял бы он тогда разоблачительный аналог «Гори, Голливуд, гори»? Впрочем, история не имеет сослагательного наклонения. 25-летний Жан Виго, заручившись поддержкой ещё более юного гения Бориса Кауфмана (он брат Давида Кауфмана, более известного как Дзига Вертов, родоначальника советской документальной школы), снял один из самых известных документальных фильмов тех лет, созданный ещё в немой стилистике. Впроч...ем, тут столько нового! Будучи изящным формалистом, Жан Виго забавляется с возможностями кино, как малое дитя. Рапидная, замедленная съёмки, киноцезуры, то есть ритмические паузы («признаться вам, я в пятистопной строчке / люблю цезуру на второй стопе»). Даже музыка (хотя она была наложена позднее) подчас звучит контрапунктно изображению. Весь фильм, как и более поздний «Тарис, король воды», отличает импровизационность, словно два юных дарования снимают всё, что обращает на себя их взор, захватывает ум в живой стихии жизни. Этот фильм — провозвестник не только поэтического реализма, но и новой волны, с её вниманием к социальной стороне, правдой 24 кадра в секунду, отказом от постановочных эффектов. Параллельно с Виго и Кауфманом другой Кауфман, который Дзига, оставшись в Советском союзе, запечатлевал в ярких образах рождавшуюся новую реальность. Его киноглаз конструировал нового человека, создавал поэтический мир, постепенно замещавший реальность для миллионов советских зрителей. Сергей Эйзенштейн и Дзига Вертов отдавали свой дар на алтарь революции, во имя светлого будущего (которое только никак не наступит). А за кордоном такие же авангардисты Виго и Кауфман вскрывали, может быть, впервые с такой силой, социальные противоречия, несправедливость жизни и звали делать революцию не менее страстно, чем Ленин на броневике. Конечно, «По поводу Ниццы» несколько сложнее, чем кажется поначалу. Это одновременно вызов обществу, где праздные богачи веселятся на карнавале, пока рабочие в труде добывают свой хлеб, и в то же время горькая история о том, что такова жизнь, c`est la vie, как говорят французы. Ничего не изменит ни революция, ни очередной временной виток. Задолго до 1917 года гениальный русский писатель Л. Н. Толстой уже пророчествовал о том, что революция бессмысленна, ибо бедные станут богатыми, и всё будет, как и до этого. Где она, Третья республика, высокие идеалы которой ковались в стихийном уличном порыве? О, где же вы, рабочие, почему не восстаёте против этого праздника лицемерия и пошлости? Ведь нашлись же у вас силы сбросить правительство Наполеона III и объявить страну народной. Но ужас в том, что рабочие льют металл, бедные собирают крохи, а богачи праздно шатаются по улицам, веселятся, разодетые девицы крутят попами с балкона, словно показывая своё отношение к тем, кто остался внизу классовой пирамиды. В этом — та большая разница между искусством Виго и выдающимся, вне всякого сомнения, авангардом Эйзенштейна и Вертова, словно не замечавших никаких бед человека нового времени. И Ленин, которому миллионы пролетариев по всему миру поют песни («Три песни о Ленине), такой же фальшивый образ, как и Сталин, ласково треплющий рукой голову очередной девочки, а второй подписывающий расстрельный список. Воистину одна рука не знает, что делает другая! Но не стоит забывать, что именно мировоззрение Жана Виго легло в основу поэтического реализма. Оттого его дебют далёк от бескомпромиссного настроя «Земли без хлеба» Луиса Бунюэля. Жизнь для Виго — это праздник, карнавал всходящих и уходящих поколений. Человек — марионетка в жизненной стихии, счастливый тем, что не знает, когда придёт хозяин бала и потребует уходить. Кресты на могилах, мраморные статуи — это всё напоминание беспечным людям, что всё суета, и ничего нет вечного. Лишь небо, акцент на котором делает Виго, одно и то же во все времена. Поэтизация реальности, примирительный пафос, не с несправедливостью мира, нет-нет, а с собственным существованием в реальности, поделённой не по ленинскому классовому, а по капиталистическому признаку, характерны уже для этой первой работы Виго. Его герои не бунтуют, а так же живут, пожалуй, даже более насыщенной жизнью, чем богачи, растят детей, честно работают и находят счастье в маленьких радостях жизни. «По поводу Ниццы» — фильм-портрет, как более поздний «Рим» Федерико Феллини, почитателя творчества великого француза. Так же это памфлет, ярко откликающийся на социальные противоречия жизни. Это формалистский фильм, где молодые дарования экспериментируют с изображением, подачей материала, вообще с повествовательной структурой. Так же это притча о скоротечности жизни и вечном круговороте богатых и бедных, почти как вечное возвращение из философии Ницше. Но в не меньшей степени — это поэма о жизни на Лазурном берегу, о людях, населяющих этот райский уголок, маленький осколок своего времени, давно канувшего в лету. Блажен, кто праздник жизни рано…, писал гениальный поэт. Виго вполне исполнил эти пушкинские строчки. Он горел слишком ярко, и отблески его сияния и по сей день зажигают сердца людей. 10 из 10Скрыть

Рожи. Тупые, бессмысленные, самодовольные рожи обывателей. Рожи, притащившихся на юг поближе к морю бессмысленных людишек, которым уже вдолбили, что там очень полезно будет погреть их уродливые тушки. Вдолбили, что там собираются все «приличные». Ну а они-то точно уверены, что они приличные. Сильно потасканные дурачки обоих полов и уже бесполые. Слабо потасканные альфонсы и содержанки. Редкие детки, еще больше тупые, чем их родители. Мерзкие собачки, когда-то модные в своей уродливости. Наглая обслуга, попрошайки, воры и полицейски...е… Все они до выворачивающей тошноты ничтожные свои жизни потратили на то, чтобы притащится в этот город, который отрыгивает их морю, чтобы затем опять вобрать в себя и так повторять раз за разом. Город, который раз за разом пережевывает жвачку уже сгнившего мира, доживающего своё последнее десятилетие. Жарящиеся в костюмах мелких клерков обыватели. Трясущие своими телесами танцовщицы. Не скрывающая ничтожества тел хозяев одежда. Паразитирующая на других эпохах эрзац-архитектура отелей. Мусор, мусор, мусор… Студенистая старушка, которую возят на карнавальной повозке — счастливая своим впадением в детство. Она спасается только взглядом от себя — взглядом, видящем только мишуру и чужие улыбки-ухмылки-гримасы. Лишь бы ни в коем случае не обращать внимание на себя — выбросить из своего сознания, что ты стара, уродлива, что смерть уже наполовину утащила тебя на кладбище, что ты уже разлагаешься… Старушка, которой является всякий зритель кино, каким он был и в 1920ых, и в 2010ых — которому ни в коем случае нельзя увидеть себя там — в экране… *** Виго предельно внятно зафиксировал мир, который вот-вот треснет изнутри как много часов назад забитая туша на жаре. Мир, который самоубился в Первой мировой и вот-вот своими трупными судорогами откроет двери Второй. Мир, который буквально через пару лет, с полным равнодушием, будет смотреть за кровавым месивом испанской гражданской войны (в трех сотнях километрах от Ниццы). А ведь в это же время на планете происходило и другое — то, что гениально — соразмерно своему предмету — воспел Дзига Вертов — происходило утверждение нового мира. Перемалывались многие человеческие жизни, но с предельно ярким ощущением всепланетного прекрасного Будущего для всех и каждого. С воззванием к величию личности. С любованием человечностью человека… Да, жертвами этого рождения можно назвать сотни тысяч, но, если уж вести этот страшный счет-сравнение, не десятки миллионов, вина за уничтожение которых лежит на цепляющемся за этот свет старом мире. И что не менее важно — рождающийся новый мир дарил смысл, любовь, радость труда, самоотверженности и служения… Старый же мир при пристальном взгляде вызывал лишь отвращение у самих же в нем живущих… *** …Человек уже привык ловить мир на пленку. Настолько, что некоторые персонажи из хроники Виго даже прятали свои лица — предельно нелепые со своей фантазией, что они были и будут кому-то интересны. Другие же в своем бесстыдстве уже фантазировали, что кино это их шанс плюнуть в вечность. …Человек уже привык отрываться от земли. Взгляд сверху вошел в привычные. Город сверху стал вполне узнаваемым. И в этом своем «инженерном» ракурсе даже стал дарить ощущение смысла. Как будто эта размеренность домостроения давала основание для существования тем, кто в этих регулярных кварталах обитал. P.S. Прозрачность хода образов от парада кукол до марширующих солдат, от марширующих солдат до кладбища. Прозрачность соединения в череде кадров жизни «верхов» и обслуживающих их «низов» — не делает фильм банальным. Перед нами по форме — чистота классики. Но это не сама классика. Классика не может быть мизантропична. А здесь мы имеем тошноту от человека, тошноту от общества, который он построил, тошноту от города, в котом он живет. Фильм-декаданс, фильм-приговор, фильм, который необходимо смотреть, чтобы понять — почему в Европе родился зверь, которому по морде пришлось давать нашим дедам и прадедам, а не двигающимся куклам из фильма… P.P.S. «Жан Виго и Борис Кауфман только что закончили фильм ‘По поводу Ниццы’. Голубое небо, белые дома, ослепительное море, солнце, цветы всевозможных оттенков, сердце, полное счастья: вот, на первый взгляд, атмосфера Ниццы. Но это только видимость города наслаждений, видимость эфемерная, мимолетная и проникнутая смертью». (текст 1930 года, найденный среди бумаг Жана Виго, после его смерти в 1934 году)Скрыть

Что же можно в первую очередь сказать по поводу Ниццы? Ницца — город контрастов. Кажется, сам Жан Виго писал в пресс-релизе к своему фильму о том, что красочность и богатство города-курорта являются не более чем его видимостью и призраком. Да, вслед за весёлыми и беспечными взглядами обеспеченных буржуа, праздно шатающихся по сверкающей набережной, документальная лента устремляется в рабочие кварталы и на заводы, где нашему взору предстают голодные дети, носящие оборванную одежду, рабочие, измазанные сажей, непроглядная грязь, р...азруха и запустение. Но даже в этой бедности камере удаётся запечатлеть несгибаемую волю простого народа, их скромные радости и веселья. Эта бесхитростная сила, дремлющая внутри рабочего класса, кажется, вот-вот может вырваться наружу и разрушить благостный мир тех набережных и террас, которые мы видели пару минут назад. Но даже если оставить в покое социальное неравенство, контраст в Ницце наблюдается повсюду. Вот перед нами проезжает в коляске старая женщина. Вот на танцполе пляшут молодые и озорные девушки, кокетливо оголяя свои ножки. Вот мы видим кладбище с каменными бюстами над могилами. Эти застывшие, глубокомысленные лица уже больше никогда не поддёрнут глазом и не скажут нам ни единого слова, а ранее, возможно, они так же беспечно принимали участие в хрупком танце под названием жизнь. Вот мы видим, как весь город подготавливается к какому-то празднику. Вот и сам этот праздник. А затем мы видим, как все атрибуты праздника — гигантские фигуры, мишура и прочее — беспощадно выбрасываются на помойку и сметаются в угол за своей ненадобностью. Вот мы видим девушку, сидящую за столиком, с которой постепенно исчезает вся одежда. Что это? Кинематографическое хулиганство? Стремление добраться до сущности вещей? Или метафора изначального равенства всех людей? Вот мы видим землю. Вот мы видим море. Вот мы видим небо. Ницца в ловких руках Виго превращается в некий микрокосмос, в некую модель мира, по которой мы можем судить, ни много ни мало, обо всём человечестве. Даже сама Ницца становиться в скором времени не нужна. Она была лишь поводом, от которого было нужно оттолкнуться авторской мысли. Достоверно известно, что идея фильма от своей изначальной задумки до финального воплощения претерпела значительные изменения. Это абсолютно нормальный, даже можно сказать закономерный процесс. Главная задача художника — постоянно следить за ним и направлять в нужное время в нужное русло. Думается, острый глаз Виго многое видел, многое понимал изначально, неоднократно отдыхая в Ницце вместе с женою с целью поправить своё здоровье, уже тогда подтачиваемое туберкулезом. Камера Бориса Кауфмана в лучших традициях модного советского авангарда хулигански заглядывает в лица прохожих и под юбки девушек, следует за изгибами архитектурных строений и надгробных памятников. Кажется, что она, как огромный броненосец, готова уничтожить всё на своём пути к подлинному изображению действительности. И в то же время ей каким-то чудом удаётся моментально перестраиваться на лиричный и поэтический лад, вторя прекрасным мелодиям, сопровождающим фильм. В этой музыке есть что-то безоговорочно узнаваемое, что-то типично французское. И она так же, как и Ницца, так же, как и камера Бориса Кауфмана может быть одновременно величественной и нежной, энергичной и пассивной, весёлой и бесконечно грустной. Своим дебютом Жан Виго сразу и безоговорочно вписал своё имя в анналы кинематографа, проложив дорогу к своему дальнейшему творческому пути, который навсегда изменил кинематограф и который, к сожалению, оказался таким коротким… 10 из 10Скрыть