Декабрьский, пробирающий до костей ветер кружит в вихрях, словно в волчках, серпантин послушных воле своей снежинок. Охапками бросает их в застывшие силуэты деревьев, в румяные обветрившиеся лица и под ноги прохожим, в закопчённые дымящие печные трубы. Перемешивает их со звоном рождественских колокольчиков и хрустом снега, обдаёт вкусными запахами праздничных столов, радостной суетой приготовлений, возгласами незатейливых уличных представлений и смехом. Чёрно-белый, будто с литографии город, прорастает предстоящими праздниками- долгожданными святками и Рождеством!
На протяжении рассказа происходит поиск мотива для делания добра. К скупцу Эбенизе Скруджу, благодаря ходатайству его умершего друга (ныне призрака), является Провидение в виде трёх учителей-духов: Прошлого, Настоящего и Будущего. И герой, подобно Одиссею, отправляется в странствие на поиски ответа. (Который, к слову сказать, исходя из круговой композиции рассказа, был предложен его племянником ещё в начале.)
Постепенная метаморфоза Скруджа происходит от «корней»- детства, при вспоминании. В книге пробуждение его души, человечности связано с определёнными переживаниями (катарсисом), шаг за шагом происходящими с ним. В экранизации упомянутая зависимость размыта, о ней приходится догадываться.
Так, «глядя на самого себя в ребячьем возрасте, он вдруг преисполнился жалости» и захотел дать что-нибудь мальчику, который накануне пел святочную песню у его дверей. Заново проживая праздник, устроенный много лет тому назад Физзиуигом, которому он был отдан на обучение, Эбенизе ощутил потребность «сказать два-три слова» своему клерку. Сухость по отношению к племяннику герой пересматривает после эпизода из детства с заботливой сестрой (в экранизации отсутствует).
Превращение Эбенизе в скрягу в обоих источниках изображено общими широкими мазками: он стал «слишком трепетать перед мнением света», прежним надеждам и мечтам «изменил ради одной — стать неуязвимым для булавочных уколов» общества, «новая всепобеждающая страсть, страсть к наживе, мало-помалу завладела» им.
Как поведал дух Настоящего, все люди, связаны рождественской песней, которая звучит и в каморке, и в апартаментах, на суше, на корабле в море и в воздухе- на маяке.- Песней о надежде, взаимопомощи, рождении, жизни и смерти. В эти «единственные дни во всем календаре, когда люди, словно по молчаливому согласию, свободно раскрывают друг другу сердца и видят в своих ближних… таких же людей, как они сами, бредущих одной с ними дорогой к могиле.» Замечание племянника Скруджа напоминает сцену в шатре Ахилла, когда он, убивший, и царь Приам, отец погибшего Гектора, плачут вместе: их объединяет то, что все люди рано или поздно сходят в царство теней.
Оказывается, что «забота о ближнем», возможность творить добро, вести осмысленную жизнь (у Виктора Франкла в книге «Человек перед лицом смысла»)- дар, а не тяжкая обязанность; то, что человек оставит после себя.
В экранизации, динамика и отсутствие некоторых излишне пафосносных и затянутых сцен (в речах призрака Марли- бывшего компаньона Скруджа), а так же нравоучительных замечаний о скопидомстве (при расставании с невестой) и сентиментальности, поддерживает интерес к сюжету.
Даже неискушённый зритель обратит внимание на продуманность, вдохновенную тщательность и изобретательность, с которыми создано художественное полотно.- Оно включает и многообразие жестов и мимики, передающих мысли и чувства героев. Так, например, на протяжении рассказа смягчаются резкие черты лица Скруджа, презрительную скуку заменяют душевные движения давно забытых стремлений.
И работа камерой.- «Тебя посетят ещё три духа,'- говорит Марли. Фигура его и героя расположены в центре кадра, будто зритель стоит в нескольких шагах от них. Следующий кадр- широко от ужаса распахнутые глаза Скруджа, высоко поднятые брови и…- затем беспристрастный «взгляд» откуда-то из-под потолка на крошечные фигурки.
Или ещё, Дух прошлого показывает расставание Скруджа с невестой, в следующем кадре камера движется медленно по спирали, будто у героя кружится голова.
Так же дух Настоящего всматривается в будущее, в судьбу маленького Тима: лицо его с бородой и венком занимает весь кадр, глаза широко раскрыты и обращены внутрь, как при задумчивости. Камера приближается- черты становятся прозрачными, сквозь них проступают нечёткие очертания пустой комнаты с забытым костылём. На неё смещается фокус, бесстрастное лицо постепенно тает. Затем комната стремительно растворяется в поражённом лице Скруджа.
Или Эбенизе горестно молит на кладбище дух Будущего дать ему шанс изменить свою жизнь, в отчаянии обнимает край его тёмных одежд с закрытыми глазами.- Тишина. Мелькает на заднем фоне белый и чёрный, будто молнии или при пробуждении мигают глаза, фигура героя отдаляется и…- на заднем плане возникают чёткие контуры предметов его комнаты, доносятся отдалённые звуки с улицы.
Так же искусен и язык красок: противопоставление бесцветного, словно вылинявшего Скружда и полнокровного племянника, их одежды. «Живых» разноцветных воспоминаний и серой промозглой действительности в восприятии Скруджа, сероватые глаза которого обретают от события к событию цвет, в них зажигается огонёк.
И техника изображения, в которых выполнены обстановка и герои: прозрачный, словно набросок из струящихся изменчивых линий Рождественский дух прошлых лет, с веткой остролиста- святочной эмблемой зимы в одной рук и гасилкой в виде колпака, света, бьющего из его макушки вверх, в другой. Огромный, кровь с молоком, на весь кадр великан- дух Настоящего с горящим факелом- рогом изобилия и сумеречный безликий с костлявой рукой дух Грядущего Рождества.
Замечательно заключение рассказа.
В экранизации: залитый светом радостно хохочущий Скрудж в кабинете.
В книге: «Кое-кто посмеивался над этим превращением, но Скрудж не обращал на них внимания- смейтесь на здоровье! Он был достаточно умен и знал, что так уж устроен мир, — всегда найдутся люди, готовые подвергнуть осмеянию доброе дело. Он понимал, что те, кто смеется, — слепы, и думал: пусть себе смеются, лишь бы не плакали! На сердце у него было весело и легко, и для него этого было вполне довольно.»-
Здравствуйте, Фёдор Михайлович со своим «смешным» человеком (конечно, более оптимистичный вариант без психологизмов и диалектики души)!
Декабрьский, пробирающий до костей ветер кружит в вихрях, словно в волчках, серпантин послушных воле своей снежинок. Охапками бросает их в застывшие силуэты деревьев, в румяные обветрившиеся лица и под ноги прохожим, в закопчённые дымящие печные трубы. Перемешивает их со звоном рождественских колокольчиков и хрустом снега, обдаёт вкусными запахами праздничных столов, радостной суетой приготовлений, возгласами незатейливых уличных представлений и смехом. Чёрно-белый, будто с литографии город, прорастает предстоящими праздниками- долгожданными св