Самоуверенным и твердым глаголом летят из уст художников и артистов социальные, политические и культурные манифесты. Тысчегубый отряд медиа-гекатонхейров заливает пространство плотным потоком профетических и констатационных посланий, кишащих, бурлящих, клокочущих в каналах ноосферы. Текстуальное месиво это давно уже выродилось в нечленораздельный гомон, подернулось рябой пеленой белого шума, захлебнулось собственной рвотой и корчится теперь в миметических конвульсиях безблагодатного подражательства.
Эпоха свободомыслия закончилась в тот момент, когда Макси Джаз отпустил из отчего дома «No Roots», эпохальный танцевальный мегалит, пропитанный истинной горечью от падения старого мира. Волны от этого релиза распространились не только в будущее, обнажив на одном из гребней новорожденный «Higgs Boson Blues», но и в прошлое. Там, в пульсирующей пучине азиатского сообщества киносодомитов, Такаши Миике, взяв очередной отпуск от поточного якудза-графоманства, создал неисполнимый гимн Семье.
С легкой руки Миике в открывающей сцене антропоморфный нетопырь совершает гастрономическую диверсию, постулируя тем самым для зрителя необходимость быть готовым к атаке на восприятие. Острыми пиками осциллограммы интенсивности образов Такаши дырявит хрупкую психику. Крепко сжимает язык, готовя рецепторы. Пятиминутная передышка знакомства с семьей и ее обстоятельствами заканчивается быстро и начинается бесконечный спуск по желобам трансжанровых превращений. Семейная драма оборачивается детективным триллером. Авантюрная комедия положений становится альфонс-мелодрамой. Религиозные фанатики сменяются распутными сумоистами. Катарсиальные моменты эмоционального и психологического коллапса реализуются через нетривиальные танцевальные номера. Их хореографически драматизм и детализация взывают в равной мере к анализу повествования и необходимости разверстки их внутренней самости, устройства их индивидуального фильмического микромира.
Миике эксгумирует все возможные жанры и приемы, не давая и минуты расслабленности. Вал событий и образов под крышей дома Катакури средствами киноязыка вербализует все ипостаси семьи как института. Повествовательная машина в кратчайшие сроки выплескивает на экран все возможные катастрофы. Нелогичная и негуманистическая лента противопоставлена самому понятию счастья, какой бы легкой и непринужденной она не казалась на первый взгляд. Гротеск и эклектика слаженно работают, не давая этому Гимну превратиться в бесконечный траурный марш, исполняемый на черных от золы и пепла берегах, заваленных трупами.
Беспринципная и наглая стимуляция зрительского сознания — второй гимн, исполненный внутри Katakuri-ke no kofuku. Размах и темп работы Миике не позволяет в каждый фильм вкладываться так, как это произошло здесь, в «Chugoku no chojin» или в «Кинопробе». Своей интенсивностью напряжение переживания Счастья семьи Катакури переводит сублимационные мощности из нейтрально-экономичного режима. Потревоженная медийная гладь вновь живо и приветственно трепещет, напоминая о том, за что некогда была любима. Вослед корпусу кинотекстов о людях в лимузинах, вослед кино о кино и нетвердо пока стоящей на ногах новой современной футурологической мифологии, из толщи времен проступает силуэт Неозвученных гимнов.
Самоуверенным и твердым глаголом летят из уст художников и артистов социальные, политические и культурные манифесты. Тысчегубый отряд медиа-гекатонхейров заливает пространство плотным потоком профетических и констатационных посланий, кишащих, бурлящих, клокочущих в каналах ноосферы. Текстуальное месиво это давно уже выродилось в нечленораздельный гомон, подернулось рябой пеленой белого шума, захлебнулось собственной рвотой и корчится теперь в миметических конвульсиях безблагодатного подражательства. Эпоха свободомыслия закончилась в тот моме