Сладкая жизнь. Все комментарии

Фильм-классика, такие фильмы особенно интересно смотреть, чтобы попробовать понять для себя: а что же там гениального? Откровенно говоря, мне было тяжело смотреть этот фильм, и чем ближе к концу, тем сложнее. Это все потому, что сложно мне принять такой образ жизни. Сладкой, но пустой и праздной жизни. В фильме никто ничего не создает, никто ни к чему не стремится. Все предаются наслаждениям, развлечениям, все кто попадают в этот порочный круг. Так отец Марчелло, поддавшись соблазнам, после опустошенный спешит сбежать. Но сам Марчелло уже не... может выбраться. Даже если ангел зовет. Вот и получается, что вся эта красота ничего не стоит. Что под этим ореолом успешности и уверенности в себе скрывается горечь, боль от пустоты и бессмысленности. А любовь всегда извращена, она не созидает, но мучает. 9 из 10Скрыть

Фильмы Федерико Феллини по праву считаются культовыми. Они являются представителями классического итальянского кино, занимая особое место в числе всех других. «Сладкая жизнь» — яркий тому пример. Он красив, добротен, качественно снят, имеет свою изюминку, свой смысл, свое обаяние и, казалось бы, у него есть все основания на то, чтобы стать бессмертным шедевром, однако это не так. Это шедевр, но шедевр исключительно своего времени. На современного зрителя он скорее производит впечатление неплохого фильма, который стоит посмотреть один раз ...для того, чтобы познакомиться с ушедшим в прошлое эталоном. Местами он очень затянут, местами вызывает скуку, а порой и вовсе угнетает сценами душевной пустоты главного героя и той богемы, среди которой он так праздно, так нещадно растрачивает талант, данный ему от природы. Их общество, общество разменявшихся циников, конечно же достойно нашего внимания, потому что оно-главная тема разворачивающейся картины, но, как ни странно, оно затронуло меня менее всего. Именно поэтому и не о нем пойдет речь в этой рецензии. Речь пойдет о человеке-мыслителе, о знатоке своего дела, высококультурном интеллигенте, не находящем себе место среди лжеинтеллектуалов, о мастере гуманитарных наук, играющем на них, подобно умелому музыканту, о профессоре Штайнере. Вместе со своим недюжинным умом он обнаружил недюжинную слабость, лишив жизни себя и детей, которых он столь нежно, столь страстно и самозабвенно любил. Было в этой любви что-то нездоровое, болезненное, настораживающее, но он так искусно скрывал мысли, не дававшие ему покоя и в конце концов приведшие его к психическому расстройству, что ненаблюдательные «друзья» вроде Марчелло не смогли их разглядеть. Однако, на мой взгляд, вся палитра его «мук и радостей», страданий и желаний, все его жизненные итоги были подведены во время прощальной встречи с коллегами, в одном предельно емком, но запоминающемся монологе, в последнем философском размышлении на тему бытия и месте человека во Вселенной… Он по своей сути является переломным, решающим, он определяет дальнейшую судьбу его автора и всего изображаемого в фильме общества, поэтому сочту нужным привести его здесь: «Иногда ночь для меня становится невыносимой… Меня мучает этот покой: я больше всего боюсь покоя. Мне кажется, что это только видимость, что за этим прячется ад… Я думаю о том, что будет завтра с моими детьми. Говорят, мир будет прекрасен, но, с другой стороны, бывает достаточно одного звонка, чтобы объявить о всеобщем конце. Надо стараться жить без чувств, без страстей, в той гармонии, какая существует только в лучших произведениях искусства, и чтобы это завораживало. Нам понравится жить вне времени, вырваться из его плена… Вырваться...» Вырваться! Это совет, оставленный им для следующих поколений. Замечание, брошенное словно бы между делом, но хранящее в себе завещание. Речь, полностью раскрывающая его как ведущего персонажа… Здесь заложена вся кульминация фильма, здесь же-его развязка. 7 из 10 фильму. 10 из 10 Алену Кюни за великолепно исполненную роль. 10 из 10 сеньору Феллини за Папараццо!Скрыть

Федерико Феллини, возможно, наиболее гениальный режиссер среди представителей итальянского неореализма. «Сладкая жизнь», возможно, его magnum opus. Главный герой — писатель и журналист Марчелло в исполнении Марчелло Мастроянни. Он — растерянный человек. А точнее сказать, что он потерял душу. Это герой, который находится в поиске, а этот поиск происходит от того, что в современной(Феллини) Италии он потерял душу. Поэтому он и ищет женщину. Женщина метафорично довольно часто представляет из себя душу главного героя мужчины. Да, его поиск прев...ращается в хаотичное движение от одной женщины, к другой, но суть в том, что все эти женщины — вариации его души. Он ищет, кто его душа. Очень важен образ американской актрисы, прибывающей в Рим. Сильвия в исполнении шведской актрисы Аниты Экберг. В определенной степени Сильвия катализатор действий. Она символизирует собой жизнь, жизненную силу. Она полна жизни и сил, что существенно контрастирует с главным героем Марчелло. Ей на все плевать. Момент в церкви — стеб над священниками, потому что она одета в точности так, как одеваются католические священники. Она являет собой язычество, самое настоящее язычество. Об этом говорит и танец с мужчиной-актером. Это дикий, явно не христианский танец. И танцуют они рок-н-ролл — нечто, что еще незнакомо Италии. Все в восхищении от нее не только потому, что она знаменита и красива, но и потому, что в ней столько энергии, сколько во всей послевоенной Европе нет. Еще более важный персонаж в картине — это Штайнер. Как раз-таки Штайнер собой и олицетворяет Европу. Как уже было сказано, послевоенную Европу, в которой совершенно нет сил. Не даром несколько раз Штайнер сравнивается с готическим собором. И в итоге Штайнер не выдерживает, происходит самоубийство. Смерть Штайнера — это смерть Европы. Кроме того, происходит и смерть его(ее) детей, ангелов. Классическая, академическая Европа умирает, не оставляя потомства, и больше ничего нет, некому прийти на смену. Точнее, на смену приходит язычество, американская культура, животная сила. Где акценты расставлены по-другому. Это пророчество от великого режиссера Феллини. То, что мы видим сейчас, уже в нашей действительности, отчетливо это подтверждает. Совершенно незаслуженно во всем мире воцарилась американская культура, все чаще и чаще проникает идея американской мечты в Россию, в другие страны. А Европа? Европа увядает и с каждым годом все больше. Феллини предрек, а точнее будет сказать, уже тогда видел закат Европы и попытался об этом сказать. Религии и чуда нет. Все отмирает. Больше нет привычных ценностей. Одна пошлость. Чудо — явление Девы Марии — профанируется телевидением. Причем в этом участвуют даже дети. Пошлость невообразимая. Очень важен эпизод встречи Марчелло со своим отцом. Марчелло хочет, чтобы отец помог ему, остался с ним и рассказал как надо жить. Уставший Марчелло понимает, что сейчас ему необходим отец, но тот уезжает, ничего не говоря. Марчелло пытается найти какой-то путь в своей жизни, его привлекает Штайнер, который как бы заменяет ему отца. После того, что произошло с Штайнером, Марчелло терпит настоящий крах. Все его надежды, все его мечты и хоть какие-то грезы о светлом будущем рушатся. Больше он не может ни искать, ни сопротивляться этому миру. Поэтому он, что называется, пускается во все тяжкие — пошлость, алкоголь, наркотики, оргия, всяческий разврат. Так же стоит упомянуть о девушке, похожую на ангела. Это и есть душа главного героя. Она говорит ему, что его путь — печатать на машинке, писать книгу, в этом он найдет спасение. Но Марчелло уже не может ее понять, его жизнь превратилась в сплошной разврат. И в образе Марчелло Феллини показывает не одного, какого-то особенного человека. Нет, это реальность Италии, да и вообще всей Европы. Люди потеряли свои ценности. Любопытно, что Феллини очень многое в фильме сделал интуитивно. Образ Штайнера был создан интуитивно, его вообще не было в первоначальном сценарии. Как и девушки-ангела. И это лишний раз говорит о его гениальности. И ведь фильм абсолютно правдоподобен. Феллини высмеивал тогда образ жизни, где все пусто и нет ничего настоящего, но посмотрите, что происходит сейчас. Еще больший разврат, о котором никто ничего не говорит… Феллини через Марчелло показывает, что в некоторой степени завидует американцем. Их не тронула война так сильно, как она тронула Италию и Европу. У американцев подъем во всем. У них очень много сил. Показаны тотальное бессилие Европы и колоссальная энергия Америки. 10 из 10Скрыть

Кормить этой тонкой сладостью изболевшееся сердце. Огромный город, его ветер с послевкусием веры и разочарования. Чья-то улыбка — и ты понимаешь, что впереди нет ничего, кроме смерти, и надо наглотаться этой дерзости из чужих лживых глаз. Когда ты сам чуток и горек, когда ты, появляясь, становишься магнитом, проникаешь ядом цикуты. Складки платья в каплях, — и вот ты уже влага воздуха сулит тебе бессмертие, несбыточное, желанное. Он сходит к нам с небес, с вертолёта. Марчелло, небожитель, чей спутник, как Амур со стрелой, весёлый наглый Папа...раццо с камерой. Другие новые римские боги и герои будут тоже спускаться с небес или выходить из машин. Явление актрисы будут ждать так же, — и так же его моделировать, — как и явление Мадонны, за тем исключением, что первая появится, заполнит собой храм. И знак того Бога, который если и вправду уже умер, то не унес за собою своих детей, благословляет сходящих с ума от доставшегося им наследства. А за теми, кто ежесекундно превращает настоящее не в вечное, а прошлое, следуют камеры тех, в чьих головах родилась жизнь Марчелло, тех, благодаря кому у нас в карманах верная аккредитация на все его события. И на красивом лице героя — тревога, ощущение вечного требовательного взгляда пусть не свыше, но откуда-то со стороны. Он — творец; он пишет книгу, но никогда её не закончит, творец не торопится завершать творение, сам страшась своего апокалипсиса. Не то чтобы сознательно перстом Себастиана Баха органного не тронуть эха, — но прокрастинировать, не то впрямь надеясь на бессмертие, не то боясь вступить в свои права. Машина заведена, и теперь надо лететь по скоростному шоссе, и точка невозврата пройдена, и прилипчивую спутницу уже не высадишь. Ему скучно, бес, но таков ему положен предел (тот насладиться не успел, тот насладился через меру…). Он может лишь, как те лукавые дети, хитро побежать в одну или другую сторону, ведя за собой поток сбитых с толку простецов и расчетливых эгоистов. Бежать и играть, покуда не кончится дождь и не обнаружится труп не дождавшегося своего чуда. Этот «медиатор» пытается посредничать в мирах не ума и труда, как в «Метрополисе» Ланга, но ума и плоти; этот «заменитель Бога» (как, в сущности, и играющий его Мастроянни — отчасти «заменитель» Феллини), мимо которого вечно проходила чаша отца с шампанским, ради которого Магдалина не перестала блудить, бог, который не смог воскресить невинных детей и утешить вдовицу, апостолы которого выловили небывалый, но мёртвый улов. Ни церковь, в которой вместо пастора в подобии его одеяний скачет экзальтированная дива, ни кабак с грустным клоуном, потомком Чарли, — ничего не свято, и да, всё не так, но бичевать, и то с пьяным смехом, он может только тот цирк уродов, к которому он же и вернётся, — бог не бросает овец и баранов своих. Трудно быть богом и одновременно Фаустом, желающим попрать былые законы в поисках ускользающих мгновений. Невидимый Мефистофель правит бал в картине Феллини, постоянно искушая вечной молодостью. Но беда в том, что теперь все мгновения можно останавливать бесконечно — и тем убивать их сладость, заставляя увеличивать дозу этого наркотика. Сияющая до отчаяния чужеземка, если надо, сделает второй дубль первой встречи; явление Мадонны и то под контролем камер. Репетируется искренность, естественность, детская непосредственность. Полусмерть спутницы жизни, задвигаемой камеркой души куда-то дальше, в самую глубь вечно недостроенного ночлега, смерть друга и горе женщины и то норовят сделать мимолётным экспонатом, — то, что могло принадлежать твоей памяти, твоим глазам как драгоценность, становится достоянием всех. Благодаря камере каждый становится частью этого сна-жизни, предшественника виртуальной игры; трудно ли поверить, что в перемешанных мирах, где путаются роли и измерения, слышимого не видно, а видимого не слышно? Игра повсюду — игра в декорациях уже созданного, в костюмах созданного, вот и ангел лишь сошёл с какой-то картины, вот и доступно-неприступные дамы — с лицами заспавшихся красавиц; и что делать с этим разрушающимся, ветшающим замком, неизвестно, — разве что продолжать играть со смесью страха и восторга. Зритель заботливо предупреждён, что все действующие лица лишь выдумка, однако актёр дал имя герою, и не он один; зритель, которого почти в лицо уже приглашали в дом Штайнеров, почти уверен, что сейчас кто-нибудь окликнет его так же радостно, как окликнули реальную Нико. Нам дано вкусить этой сладости, этого мёда: вкушай, кто вкушал горечь, тот умер. Чёрно-белый репортаж автора-репортёра, коллаж, сон, где бродит его второе я, где играет его подсознание, где происходит игра, шахматы со странными ходами. Вот чёрный Рубини в холле больницы так красиво ходит мимо белой сестры милосердия; вот играющая на скрытую камеру королева в чёрном платье поднимает царственным жестом ослепительно белую кошечку. Чёрно-белый квадрат, в который можно бесконечно всматриваться. Добро и зло существуют, но, как в какой-нибудь психолого-оптической иллюзии, зависят от сегодняшнего и личного угла взгляда. То в тень, то в свет попадают для смотрящего штайнеровская высокая мораль, лишённая жизнелюбия, и (полу)светское искрящееся жизнелюбие, лишённое высокой морали. Белое может быть на ангеле и проститутке, чёрное — на пасторе и светской львице, и это — нормально, потому что это — жизнь, путающая и дающая удовольствие бесконечного распутывания. Фильм был бы страшным, будь он бездушным — без души автора, где всё — отголоски его мгновений, семь дней его личного творения. Кто знает, может быть, Бог жив — и Он сам, не мы, устраивает для нас восхитительные игры в прятки, жмурки, загадки, и печалится нашей ангедонии. Мы можем сочинять романы — или оставлять их в замысле: упоение не в победе; мы можем протягивать руки к ангелу, сошедшему с давнего полотна, или оставлять драгоценное, тонкое, подобно лучу солнца, видение за спиной. Мы можем, даже скованные по рукам и ногам собственной апатией, мечтать о далёком Востоке, слушать стихи, любоваться тем дивным, что осталось в испорченной породе женщин, искать золотые крупицы любви в капризных привязанностях, можем любить ветшающие замки, руины городов, былую силу ушедшей молодости. Феллини, останавливавший мгновения, терявший детей, — он знал цену этому чуду, благословенной безответной любви к жизни.Скрыть

Главгерой этой эпичной работы спускается ко зрителю на вертолёте, аки бог. Конечно, впереди летит типа настоящий, но на самом деле подделка, как всё в этом фильме. Поддельные боги выходят из машин, их выходы репетируются. Они ничего толком не могут, ни миры свои сохранить, ни любовь друг другу дать, но произносят красивые слова — кто о морали, кто о том, как им плохо, как скучно, как хочется чего-то, не знаю чего. Поэтому один убивает весь свой лелеемый так тщательно и возвышенно мирок, другой — разворачивается во всю ширь своей необъятной д...уши. И блудит красиво, потому что вот отец перед глазами — однажды наступит время, когда ничего не сможешь, и придётся в обморок падать. Это Феллини, сталобыть, это нечто великое, чем положено восторгаться. Он любит жизнь, он любит Город, он всё такое. У него есть свой язык, свой стиль, им положено любоваться, положено исковыривать изюмки из этого блевательного сладкого пирога. Он засунул в банку свои сны и переживания, сделал всё это чёрно-белым, чтобы герой с медсестрой красиво ходили друг перед другом, а пьяная баба в чёрном хорошо смотрелась с белой кошкой, которую она через минуту выбросит. Так же и со зрителем поступают — вроде как его вовлекают в эту пьяную оргию, радуйся и жизнь люби. А послевкусие мерзкое. И чем крупнее режиссёр, тем мерзче эти послевкусия.Скрыть

Фильм Федерико Феллини «La Dolce Vita» 1960 года показывает нам жизнь богемного общества Рима в конце 50-х годов. Фильм раскрывает всю подноготную «Высшего общества» Италии. Главный герой фильма, Марчелло, — журналист, вертящийся в кругах этой сладкой жизни и являющийся ее частью. А если быть точнее — он хочет быть ее частью. Он пьет, он гуляет, он спит со всеми подряд, боясь потерять ЭТУ жизнь, что говорит не о высоком уровне его интеллекта. Он отвергает женщину, которая его любит, которая хочет создать с ним семью, потому, что он боится. ...Он боится уйти от жизни селебрити. Главный герой не хочет быть журналистом, нет, он хочет быть тем, о ком он пишет. А еще писателем. А еще поэтом. Кем угодно, но не журналистом. Но уйти от этой профессии не может, ибо тогда он потеряет эту жизнь. Несомненно, журналисты в этом фильме показаны не с лучшей стороны. В большинстве своем, кроме Марчелло, остальные журналисты — это папарацци, цель которых — снять сенсационный кадр. Им плевать на чувства людей, для них люди — это объекты. Конечно, богеме это нравится, несомненно. Но вот обычные люди? Марчелло же относит себя к тому обществу, о котором должен писать. В фильме он на их стороне. Он в большей степени человечен, нежели остальные. По сути, весь фильм, это прелюдия к кульминации — смерти Штайнера, покончившего собой, осознав бессмысленность жизни. После этой смерти и сам Марчелло начинает осознавать, что все, чем он занимался — глупость. Он осознает, что вся эта сладость слишком горька. Что нельзя прожить свою жизнь так. Фильм, без сомнений, заслуживает внимания любого человека. Этот фильм о вечном поиске себя, о настоящем круговороте жизни, в котором мы находимся каждый день. Этот фильм о вечном. Он не просто об «элите общества» или о «проклятых надоедливых журналистах», нет, этот фильм обо всем и обо всех. В нем показаны, в принципе, все слои общества, жизнь которых не особо изменилась. Поэтому, я считаю, что этот фильм вечен.Скрыть