Смертельный голод

В тот роковой день, который казался таким обыкновенным и ничем не отличимым от остальной серой полосы будней, Лондон избавился от прохлады и вечного сумрака; весна, пожалуй, впервые за несколько недель проявила признаки своего наступления. И в эту пору обманчивого тепла молодой человек Марк, успевший вдрызг разругаться по своей невестой Сарой, решил уехать в лес для сбора необходимых ему образцов мха. Стремление уединиться и погрузиться в работу оказалось чревато настолько ужасными последствиями, что Марк, наверняка, проклял тот роков...ой день, что привел его к эшафоту собственного существования. В своем режиссерском дебюте и лучшем в общем-то и по сей день фильме «Я, зомби: Хроники боли» 1998 года английский некрореалист Эндрю Паркинсон не без успеха деклассифицирует образ классического киношного зомби, наделяя его не только непривычными экзистенциальными муками, по определению являющимися намного более невыносимыми чем муки телесные, но и лишает всякой возможности плодить себе подобных. То есть Марк в глобальном масштабе понимания образа зомби не является таковым вообще, а его частная история, полная до краев удручающего натурализма и удушающего бытового примитивизма, понимается как безусловная притча о человеческой ненужности, брошенности, состояния такого катастрофического одиночества, что даже смерть не воспринимается как дар, так как не дает она главного — покоя и смирения. Кинолента Эндрю Паркинсона это в прямом смысле драма распада, меланхоличная поэма разложения, в которой ощущение давящей реалистичности, подчеркнутой аскетичным кинослогом, сосуществует с предельной тональностью тотальной условности: избыточное в своей кровавости насилие здесь едва ли не самая малая часть кинематографического наполнения, поскольку лишь так — через лицезрение гниения и трупоедства — доносится мысль о деградации личности в условиях самовольного отрыва от остального мира, ведь и этому миру глубоко плевать на то кем был до и чем стал после такой неприметный, такой обычный, такой простой Марк. Забытый всеми, буквально вычеркнутый из памяти близких, родных, друзей, невесты, он, предоставленный сам себе и наказанный медленной смертью бренной плоти, но не души, прекрасно осознающий свои перемены, погружается в самый настоящий ад собственной новой жизни, не то в кошмарах, не то в этой самой реальности представляя себя прикованным, распятым, сжираемым заживо. Тем паче «Я, зомби: Хроники боли» является как сугубо автономным фильмом, так и первой частью в физиологической дилогии Паркинсона, посвященной теме социальной отрешенности, зависимости и последствий тех или иных заболеваний. Впрочем, вторая часть дилогии — «Мертвые твари» 2001 года — через призму каннибализма излишне напрямик является авторским размышлением о последствиях беспорядочных половых связей, семантически соотносясь с гораздо более поздними «Танатоморфозом» и «Зараженной 1—2», тогда как «Я, зомби: Хроники боли» позволяет трактовать себя сколь угодно: и как хроника болезни, причём любой, вне зависимости от социального контекста, и как история невыносимой зависимости, впрочем, тоже от чего угодно, и как самая настоящая притча о медленной смерти не конкретного человека, но общества, которое живет лишь мелкими обывательскими заботами, и ничем иным. По факту «Я, зомби: Хроники боли» становится перифразом небезызвестного «Короля смерти» Йорга Буттгерайта, но только если последний был набором предсмертных случаев, но главного героя не имел, то фильм Паркинсона воспринимается как расширенная новелла одной из частей opus magnum Буттгерайта. И жизнь, как и смерть Марка, оказываются равноправными друг другу, так как он на самом деле и не жил в полную силу, а значит и умереть ему суждено так, что он и вовсе пожалеет о том, что когда-то лишил себя сам всякого права вырваться за рамки мещанского сознания. Оттого и финал ленты горечью напитан: хуже полного забвения может быть лишь его легкость. Ведь так просто стереть из памяти человека, который изначально никем и ничем не был.Скрыть