Смятение чувств

Теперь мы понимаем, как велики были авторы этого маленького шедевра. Отдадим им благодарность нашу навсегда. И войдем в фильм, в главное — в беззвучный для внешнего мира водоворот чувств близких людей, сбивающих их с ног, сметающий их жизни… не дающий возможности до конца разобраться в себе и других, но всегда оставляющий шанс прилепиться друг к другу в надежде на спасение. Фильм в 77 минутах из 77 года прошлого века поразительно лаконично и точно разворачивает человеческий мир некоммуникабельности чувств и слов. Делает это дели...катно и с, казалось, невозможной для этой «темы» теплотой, т. е. так, как это, в сущности, так и не удалось сделать Микеланджело Антониони или Виму Вендерсу… впрочем, не будем забивать себе глаза «сравнительной киноболтовней»… просто будем смотреть, будем смотреть просто. Вот разворачиваются два спектакля человеческой трагедии — отражаясь друг в друге, имея друг друга как исток и продолжение и, на самом деле, не замечая друг друга. Спектакли родителей и детей. Дети не могут в ясности осознать, что с ними происходит, не могут совладать со своими чувствами, хотя очень этого хотят. Мы же как зрители и как взрослые — читаем и их чувства, и их будущее… Родители, они же — «взрослые», уверены, что уже знают и цену своим чувствам, и цену друг друга, и свое очень и очень вероятное будущее… и уже, по большому счету, не хотят ничего менять — потому как «нет смысла»… Способны ли мы как зрители и как взрослые до конца сознаться себе в том, что мы видим в их и нашем спектакле? Мать героини. Есть муж и есть дочь. Есть работа. И есть уже наполовину прожитая жизнь. Или уже вся прожитая. Потому что впереди ничего. И вокруг ничего. Ничего-и-никого. Никого, кто мог бы понять, кому есть до неё дело, кому есть до неё дело по-настоящему — не как к фону, не как к привычной, всегда бывшей вот тут рядом, хорошей-милой-удобной… а как к ней самой — с её каждый раз новыми, хотя «и ничего особенного», мыслями-чувствами-переживаниями-мечтами… Вот приходит в дом друг дочери. Мальчик. Но он живой человек. И она начинает говорить, выговаривать слова про себя — она обращается не к нему, но к мужу и дочери. Она говорит, что они знают, но не слышат и не видят. Они имеют в виду, они видят сквозь неё. Нет, они и благодарны ей, и даже любят. Или любили. Ведь ничего «нового» с ней для них не происходит, они живут памятью о ней, но не ею. Хотя она вот она — еще рядом. Она говорит, говорит о себе — это её крик. Ей ведь действительно больше ничего не надо — только внимание, только доказательство что она есть. Она хорошая, она очень хорошая, она старается и всё без толку, всё бесплодно. Жизнь поддерживается такой, какой она была заведена уже годы назад — заведена и катится, и катится… Вот если бы ей говори слова благодарности, вот если бы только говорили ей и о ней, а не о делах, проблемах… она думает, что тогда её жизнь имела бы смысл. Она так думает. Наверное. Одиночество может молчать. Одиночество может болтать о постороннем. Одиночество может заводить разговор о себе, своих чувствах, своём сочувствии и внимании к другим. Но от этого оно не перестанет быть одиночеством. Если тот, кто слушает — не слышит. Если вообще возможно неодиночество человека длинной в такую его длинную-длинную-жизнь. Одиночество не заговорить… как не кидайся на всякого, кто приблизится к тебе; как не продолжай в детской наивности говорить о себе, говорить искренне и правду, одну лишь правду… — ведь ты на-самом-деле-хорошая. Одиночество этим не вылечишь — словами другого к себе не привяжешь и, главное, — душу ему не отворишь, запертую лишь своим, обреченно-чужим-тебе. … если ты слаба — то, после очередной попытки пробиться к другому всеми возможными словами, ты предпримешь еще более наивный шаг — сорвешься в долгий взрыв обвинений — в неблагодарности-черствости-глухоте-предательстве… если силы есть, то после короткого сетования — ты замолчишь. Отец героини. Муж. Давно замолчавший. Уже потерявший свою жизнь среди как-то вдруг оказавшихся чужими ему, которые почему-то когда-то казались единственно близкими. Ведь-они-же-должны-были-быть-близкими. Он ведь любил, он ведь заботился, он выстраивал дом, растил, тратил свою жизнь. Тратил. И вот теперь ничего. Он отдал, как теперь он уверен, лучшие годы. Теперь он больше не будет ничего отдавать. Но не будет и ухудшать жизнь тех, кого судьба свела с ним. Он теперь нейтрален. Он теперь для них — никакой. Он всё больше погружается в себя. В мире оказалось так много лишнего, что лишь тратит его, как теперь оказалось, такие малые силы. Лучше отгородиться. Спрятаться среди всех. Он бежит от всех, но больше всего от тех, кто от него еще что-то ждет — ему очень больно видеть это ожидание — оно вновь и вновь поворачивает его к его собственному ожиданию — ожиданию его самого от себя самого сделать хоть что-то стоящее со своей жизнью… хоть что-то имеющие смысл… где он этот смысл. И он молчит. Молчит, чтобы не врать… слова ничего не изменят… жизнь давно идет не туда. А он ведь хороший, он благодарный, но и что из того. Ничего. Или всё-таки, он потому и пропал окончательно, что оказался не способен на чуть большее усилие ради другого, что, оказалось, нет в его душе того чувствилища другого, что способно будить его вновь и вновь. И есть другие, которые не такие как он, которые длят своё усилие, выводящие их к другим, а потому он должен быть обвинен… Героиня. Она принимала Друга как должное и она была в западне своей уже так давно заболевшей семьи. Ей нужно было бежать. Она уехала. И повстречала другого нового, что поманил не бывшим у неё. Но всё оказалась вдруг ничем. Она еще цеплялась за «новое», но ход жизни показал масштаб -возвращение туда, где родился её мир — открыл возможность сравнения… сравнение всегда отрезвляет. Верность своему, согласие с ходом вещей — то, что примиряет. Согласие с миром, созвучие миру — созвучие людей друг другу в их общем созвучии миру — дарит надежду, дарит чувство, что чувства разделяемы между людьми, что нет никакой некоммуникабельности навсегда, нет никакого отчуждения навсегда… что слова имеют силу. И что нужно-то этих слов всего ничего — несколько, для чужих ничего не значимых, фраз. Но созвучие и гармония душ — одаряют чудом понимания и теплоты. Теплоты бытия вместе.Скрыть