Удивительно, как волшебно время! Может, это смелое заявление, — но фильм Геннадия Казанского только оттуда, только оттогда. На грани шестидесятых, с их внезапным внутренним освобождением, — и семидесятых, с их законсервированным, приглушенным теплом. Этот фильм — ленинградский, удивительно огромнопровинциальный, со всем, что присуще было ленфильмовскому — камерностью, театральностью и… отсутствием лоска, лёгкого лакового покрытия. И ещё — очень трудно объяснить, подобрать слово, чтобы обозначить особый стиль единения индивидуальностей. Кажется, фильм раскладывается на ручную, единоличную работу каждого, при этом — он целен. Чернильница, соединение работы художника и игры актрисы Веры Титовой, мультипликация, заменявшая тогда компьютерные эффекты (сцены снов великолепны особенно)… неуклюжие, но трогательные куклы животных. Летающие лыжи, высоченная ножка стола… речь каждого. И — лицо Королевы — Климовой, одетой под мультипликационную Бабанову Атаманова и всё же неповторимой.
Конечно, это не Андерсен, а Шварц. Андерсен, кажется, работал как иконописец: он был автором своих сказок, но не подписывал их в уголке. Создавая миры, он уступал право Создателя Богу, он, казалось, просто помогал нам видеть то, до чего наши малонаблюдательные глаза не доходят. Шварц же, кажется, был тем Волшебником из сказки о Медведе: он, именно он был создателем своих миров, он создавал своих героев, как детей, он выпускал их в мир, наблюдал за их взрослением, радовался и печалился за них, а в особо страшных случаях помогал, как бог из машины (коим он и был). За такого волшебника в фильме герой Валерия Никитенко: (вечный) студент, задорный максималист, учитель, радующийся каждому правильному ответу ученика, выдумщик веселой и прекрасной ерунды типа этого снип-снап, не заклинания, но счастливой детской болтовни, подражания скрипучему снегу. Для него Снежная Королева — зло, но зло не столько диавольское, сколь неизбежное, как зима. Зло для него — неправильный выбор, зло для него — трусость или жадность, которые делают героя зависимым от «вселенского холода». Трусость Короля — Леонова, так диссонирующая с его мягким обликом, жадность и бюрократическая душевная скупость Советника — Николая Боярского, избалованность обаятельнейшей Разбойницы — Зиганшиной; говоря нынешним языком, кастинг фильма потрясающий, а игра создает этот самый странный на свете эффект, эффект гениального театра. Когда ты знаешь, что это игра, игра, достойная наград и восхищения, — и веришь, веришь каждой мелочи, каждому движению мускула.
Как и у Шварца, в фильме, по большей части, нет «волшебного волшебства», главное в нём — путь и встречи на нём. Герои не взрослеют на этом пути, и сказка остается сказкой; но Шварц — это взрослый, чьи герои иногда дети. Не осколок попадает в глаз Кею, как зовется в фильме мальчик, — целомудренная сцена поцелуя пугающе взрослая. Неожиданно сила холодной, слишком взрослой страсти, эротической грёзы вступает в битву с теплом ровесницы, сестры, подруги, существа со слишком земными чертами девочки, булочки, белочки… Сила сиротства и одиночества, вступающая в битву с простотой и банальностью любви. Это так смешно было в конце, когда девчонки трещали о том, как Герда спасла Кея, а мальчики вещали друг другу о том, как Кей спас Герду, и все были правы. В фильме Королева не «убивается», и замок не разрушается; через холод проходят, оставаясь живыми, проходят, как через выбор, через инициацию. Так театральная сказка с забавными для нашего времени эффектами наводит на пресловутый поиск глубинного смысла. Но, в конце концов, виноваты Андерсен и Шварц.
Посвящается Nightmare163 с благодарностью за вдохновение.
Удивительно, как волшебно время! Может, это смелое заявление, — но фильм Геннадия Казанского только оттуда, только оттогда. На грани шестидесятых, с их внезапным внутренним освобождением, — и семидесятых, с их законсервированным, приглушенным теплом. Этот фильм — ленинградский, удивительно огромнопровинциальный, со всем, что присуще было ленфильмовскому — камерностью, театральностью и… отсутствием лоска, лёгкого лакового покрытия. И ещё — очень трудно объяснить, подобрать слово, чтобы обозначить особый стиль единения индивидуальностей. Кажется,