Собачье сердце

Прежде всего, я считаю важным отметить, что фильм Альберто Латтуада, строго говоря, не является именно экранизацией повести Михаила Булгакова, а, прежде всего, ее авторской интерпретацией. Привычный нам смысл оригинального произведения был очень значительно изменен и даже, в каком-то плане, переработан с чистого листа. Поэтому, если вы не любите резких переосмыслений знакомых вам историй и считаете оригинальное булгаковское видение единственно правильным — этот фильм вам определенно покажется странной «ересью». Атмосфера После ...странных и диковатых заграничных экранизаций «Мастера и Маргариты» я не ожидала от фильма многого, заранее подготовив себя к теоретически возможной «клюквастости». Но, в этом плане, фильм меня приятно удивил — откровенной «клюквы» в нем, практически, нет. Ну, если закрыть глаза на некоторые моменты и мелочи вроде внезапно возникшего в середине фильма «летнего» эпизода, до и после которого нам показывали зимнюю Москву. Толком нет впечатления, будто бы авторы назойливо пытались «сразить зрителя национальным колоритом», как это частенько бывает в иностранных экранизациях русских книг. (не считая, опять же, отдельных немногочисленных моментов, вроде эпизода в цирке) Отдельно хочется похвалить костюмы и декорации. Конечно, можно придраться к тому, что, мол, здания на улицах псевдо-Москвы выглядят так, будто их сделали из фанеры, и что вообще этот город на Москву похож не слишком. Но, учитывая, что фильм снимали НЕ в Москве, такие придирки выглядят несколько надуманно. Интересна обстановка внутри Калабуховского дома: большое количество агитплакатов, надписи «Ленин жив» и «Энгельс гений», конечно, можно было бы назвать при желании клюквой, но вместе с этим, они выглядят как попытка акцентировать внимание зрителя на агрессивно-коммунистических взглядах нового домоуправления. Лично мне понравился такой подход. Ярко, колоритно, и, в общем-то, с попыткой передать оригинальные образы из книги. А вот обстановка в квартире Преображенского выглядит, пожалуй, чересчур богато и пышно, даже по меркам периода НЭПа (арфа — это уже перебор). Но это, в общем-то, скорее украшает визуальный ряд, хоть и создает ощущение чего-то неестественно, не по-советски яркого и красочного. Хороши костюмы. Достаточно будет сказать, что большинство из них крайне дотошно воссоздают на экране книжные описания. За это фильму, определенно, жирный плюс. Интерпретация А теперь, главная часть — преподнесение истории. Как уже было отмечено — фильм, в сущности, не переносит на экран оригинальную историю Булгакова, а предлагает нам совершенно другую вариацию на её тему. Самый главный факт — на протяжении всего фильма ни разу не был упомянут такой ключевой в булгаковской повести персонаж как Клим Чугункин. И это меняет буквально все. В оригинальной повести нам довольно ясно дают понять, что существо, которое мы наблюдали, не было Шариком, превратившимся в человека. Оно, фактически, было умершим Климом, чье сознание в гипофизе было своеобразно воскрешено через физическое тело собаки Шарика. В оригинальной повести, превращение собаки в человека было лишь аллюзией, высмеивающей социальное положение дел в советской России того времени. (Человек-собака явно представлял образ неблаговидного пролетария, не так давно уравненного в правах со своими бывшими господами, но не способного вести себя соответствующим образом). В фильме Альберто Латтуада же, та же самая история о животном, обретающем человеческое тело и сознание, была представлена очень… непривычно. Ничего в фильме не дает нам понять, что поведение Бобикова было определено «неверным» гипофизом. В конце повести Булгакова, Шарик не знает, что происходило с его телом, и это окончательно доказывает нам, что сознание собаки все это время было заключено в гипофизе в банке. В конце фильма Латтуада, Бобик, вероятнее всего, понимает, что произошло с ним, но точно нам это не объясняют. (Или, это просто я смотрела фильм с неудачным переводом?) И всё это дает нам совсем другого персонажа. Шариков — жуткая химера из сознания неблаговидного, отвратительного представителя человеческого рода, и собачьего тела со всеми его звериными инстинктами. А Бобиков в фильме Латтуада — это куда менее пугающее, но не менее противоестественное (и, по мнению автора, — несчастное) существо, являющееся именно что животным, которое, неожиданно получив человеческое тело и сознание, вдруг будто взбесилось от осознания своего нового положения и новых возможностей. Получив статус человека, он словно пытается «брать от жизни все», исходя из опыта своего голодного прошлого, становясь совершенно неуправляемым. Ведь с возможностями приходит и ответственность, которую он не способен нести в силу своего происхождения. Фильм показывает нам абсолютно сочувственно-гуманистическое видение знакомой нам истории, что может вызвать чуть ли не чувство протеста у привыкшего к оригинальной трактовке зрителя: «Нам предлагают сочувствовать этому мерзкому существу, да они с ума сошли? Чем они вообще читали Булгакова!?» В фильме присутствуют небольшие моменты, несущественные в общей массе, но резко меняющие восприятие зрителем представленных персонажей и ситуаций (ровно как и смысл всего происходящего в целом): например, ближе к концу, нам недвусмысленно дают понять, что Бобиков сам осознает всю противоестественность собственного существа, и страдает от этого (трудно представить такое в случае с оригинальным Шариковым, не правда ли?) Ну а тот факт, что Альберто Латтуада, будучи убежденным «левым», намеренно изменил смысл истории, практически, поменяв местами «идейные полюса» оригинальной повести Булгакова способен совсем уж порвать шаблон постсоветскому зрителю. Но, несмотря на все «перекраивание» смысла, фильм проявляет очень большое внимание к тексту повести, (особенно в начале) которое крайне причудливым образом сочетается со сценарными нововведениями. Например, присутствуют сцены, большая часть из которых подразумевалась в книге, но не была представлена читателю непосредственно. Итог: Общее впечатление от фильма больше всего напоминает мне впечатление от американской экранизации «12 стульев» за авторством Мэла Брукса: Вся изначальная суровость русской души, присущая литературному первоисточнику, была заметно смягчена своеобразной «романтизацией» и более красочной атмосферой фильма. При этом оба фильма заметно изменили мораль первоисточника. Но на фоне «12 стульев» Брукса «Собачье сердце» Латтуада отличается в лучшую сторону: в фильме нет откровенно несуразной клюквы, которая так убивала зрителей в «стульях», и фильм уделяет гораздо больше внимания оригинальному произведению. Если в «стульях» авторы интерпретировали сюжет, вырезав неимоверную часть действительно шедевральных сцен из оригинала, и добавили хэппи-энд, то «Собачье сердце» практически полностью следует тексту повести, но при этом смысл истории изменен под корень за счет добавления маленьких, но значительных эпизодов. Шикарная работа сценариста, не правда ли? 7 из 10 -3 балла за недостаточно хорошо проработанных Борменталя и Швондера.Скрыть

Менеджер по продажам, уложив детей спать, может наконец помечтать об охоте на крокодилов: жизнь, полная приключений, настоящие опасности — вот это да! А в то же самое время где-то лежит нильский крокодил и грезит примерно о том же: вот если бы когда-нибудь к нему наведалось это мягкое, сочное городское пузико на дряблых ножках… Западные леваки, вскормленные капитализмом, склонны размышлять о непостижимо далеком для них социализме: свобода, равенство, электричество, правосудие и искусство — вот это да! А в то же самое время где-то лежи...т кубинский социализм и… короче, см. выше. Итальянский режиссер Альберто Латтуада прочитал «Собачье сердце», и оно ему решительно не понравилось. Недемократический, знаете ли, налет в нем чувствуется. Прободение социалистической язвы видного представителя итальянского неореализма было излечено методом «свободной трактовки классики настоящим художником», то есть наложением необходимого числа аберраций на восприятие оригинального объекта вплоть до полного искажения оного. В первую очередь досталось, конечно, булгаковским персонажам. Ф. Ф. Преображенский — рафинированный русский интеллигент, фильтрующий свою жизнь от дряни самым беспощадным образом (чуть что, сразу: «В печь!») — субъект, совершенно чуждый социал-демократическому пейзажу. Коррекция потребовала напустить в этот образ кровавого сотонизму, превратив профессора Преображенского в доктора Франкенштейна (какая такая Мэри Шелли? не знаем никакой Мэри Шелли, починяем примус и снимаем исключительно по Булгакову, честно-пречестно). «Человек малого роста и несимпатичной наружности… лоб поражал своей малой вышиной» — это булгаковский Шариков, пьяница, для отвода глаз обвиняющий Зинку в краже двух червонцев; такой Шариков нам не нужен. А нужен нам симпатяга Бобиков, плачущий и страдальчески вопрошающий о том, зачем его произвели на свет, Бобиков — внезапный мастер циркового искусства, Бобиков, влюбленный в Зину по самое некуда, Бобиков, жалеемый и/или желаемый абсолютно всеми женщинами, которых он повстречал (фильм все-таки итальянский, не будем об этом забывать). Причины же, по которым худой врач-интеллигент Борменталь в фильме превратился в знойного мордоворота из подворотен Неаполя, совершенно непостижимы. Булгаковский сюжет выхолощен и извращен ровно на 180 градусов: по мнению Латтуады, никогда не может быть такого, чтобы кто-либо — пусть даже вчерашний пес с мозгом мелкого уголовника — мог являть собой конченую скотину. Так может только показаться, а в действительности виноваты во всем фашиствующие Преображенский и Борменталь, лишившие милого повесу Бобикова человеческой личности в тот самый момент, когда он встал на рельсы окончательного исправления. Все настоящее содержимое «Собачьего сердца» — безнадежное противостояние вымирающей русской интеллигенции нагло прущей шариковщине — Латтуада спокойно выплеснул, заменив это стандартным «бу-бу-бу» о трагедии личности, трудно вписывающейся в общество, в котором всякие негодяи вольны ставить бесчеловечные эксперименты над животными. Характерны некоторые из сцен, добавленных в повествование Латтуадой: а) Зина, натирающая спину профессору, сидящему в ванне (ну попутал Латтуада интеллигента с помещиком: бывает, особенно если не знаешь предмета), б) собаки, набросившиеся всей сворой на Бобика в его ошейнике (а это уже обычное, прямолинейное низковкусие). Одно дело — снимать фильмы ни о чем, называя это реализмом, а совсем другое — экранизировать классику: тут тонкость нужна (еще большая, чем для изготовления водки), нужны пальцы для нюансов… Надо поинтересоваться, не снял ли Латтуада «Трех мушкетеров» о том, как грубая солдатня беспрерывно издевалась над бедной женщиной, в конце концов приговорив ее к смерти в угаре пьяного самосуда. Адекватно оценить актерскую игру в фильме Латтуады без экранизации Бортко не представляется возможным. Так вот, Евстигнеев выигрывает у фон Сюдова нокаутом; велел ли Латтуада сыграть Максу этого недо-Франкенштейна, или сам актер такой образ себе нашел, не имеет никакого значения — иди теперь доказывай. Полиграф Полиграфович у Латтуады симпатичен, но безлик: если Шариков в исполнении Толоконникова узнаваем по любому кадру из фильма, то Бобикова-Понцони вы забудете через час после просмотра. Но главный провал Латтуады — это, конечно же, Швондер. В версии Бортко — это наш, настоящий швондер, уверенный, что «документ — самая важная вещь на свете», это блеск Карцева и в мимике, и в интонациях. У Латтуады Швондер — просто пустое место. Тьфу. «Собачьим сердцем» Альберто Латтуада транслировал нам свои важные социал-демократические идеалы. Спасибо. Кол вам, товарищ Латтуада, за безвкусие, за бледную игру актеров, за надругательство над классикой, но главное — за глупость и социальную вредность вашей подделки. 1 из 10Скрыть