Суицидные куклы

Три безымянные японские девушки решили умереть. Их право, их дело, их тело, их жизнь и их смерть. Пистолет, веревка, харакири. До того как медленно засунуть курок пистолета в рот, слегка поцарапав на прощание ледяным стволом свое нёбо, первая из девушек будто чего-то или кого-то ждала, но чем сильнее была эта жажда наполнения пустого пространства ее светлой снаружи, за счет большого окна, в которое всегда смотрело солнце, но лишённой совершенно внутреннего тепла и свечения квартиры, тем невыносимей ей становилось. Другая девушка была ...наказана не тяжким одиночеством, но тупиковыми отношениями, да и работа не ладилась, все изначально шло как-то не так — и вздернуть себя на петле было если и странным, ошибочным решением, но все же не настолько, как терпеливое прозябание в тёмной, неуютной, напоминающей гроб комнате. Третья девушка, которой наоборот было душно от людской толпы, устала: от новых встреч, бессмысленных бесед, от пустоты вокруг и внутри неё — и ритуальное умерщвление придало ее жизни наконец-то свершившийся смысл. Первое и, вероятнее всего, последнее знакомство с творениями самого радикального режиссёра японского киноподполья Тамакичи «Анала» Анару — «Нику дарума», «Женская плоть: Мои красные внутренности» и «Суицидные куклы» -, образующими эдакую авторскую трилогию патологического извращения и фетишистской физиологии, для зрителя неподготовленного и/или неподкованного может стать несомненным этнокультурным и эстетическим шоком, поскольку достопочтенный месье, Анару-сан то есть, знает толк в извращениях и умеет их преподносить так, что проникнуться всей этой дерзкой мерзостью с разной степенью тошнотворности получается едва ли. Впрочем, ничего на самом деле нового или архишокирующего, кроме разве что зубодробительного техноскора за кадром, в «Женской плоти» и «Суицидных куклах», нет: Анару в меру собственной испорченности, отталкиваясь от животрепещущей пакостности «Подопытной свинки» и «Onna harakiri» Акита-Сунохары, живописует бестелесным киноязыком гиперреализма и вуайеристического псевдодокументального подсматривания моменты истончения жизни, фиксируя последние часы бытия своих безымянных, а потому предметно метафорических героинь, являющимися этими самыми суицидными куклами. Следует заметить, что образ кукол (как женщин) преследует все творчество Анару, и в этом считывается его главный авторский надтекст: низводя женщин до уровня марионеток, режиссёр отпускает вожжи собственного сознания, позволяя с ними творить что и душе угодно, и это также вполне укладывается в прокрустово ложе патриархальной системы ценностей Японии. Все логично и привычно, а потому опусы Анару при всей своей вроде как антиэротичности и антиэстетичности, коих нет на самом деле, с легкостью призывают передернуть затвор и забыться в томном кровавом мороке. Однако именно в этом моменте притаился базовый принцип культурного и философского разрыва: являются ли «Суицидные куклы» всего лишь порно, нежели фильмом ужасов, ведь Анару наделяет процесс самоуничтожения дикой эротикой, телесной жадностью? Пыточным порно здесь не пахнет, ужас как таковой рассосредоточен по сценам аккуратно и фактически сведен к субъективному соприкосновению с погибающими героинями (примечателен финальный эпизод с выниманием глаза и окровавленной рукой с ним во весь экран, обрезая само тело), а финал так и вовсе пронизан несколько истеричным комизмом вкупе с некоторым формализмом кукольного театра Дзёрури. Смерть в фильме не существует обособленно, о неизбежности Эроса даже не стоит говорить: просто смерть здесь и есть главной и единственной, кто заслуживает пристального внимания и созерцания. В деталях, в штрихах. Между тем, стоит избавиться от всякого стереотипного, сиречь ксенофобского восприятия ленты, которая хоть и шокер, только крайне вторичный, хотя смерть это, само собой, дело интимное и болезненное для каждого: достаточно лишь снять шоры с глаз и принять как некую обыденную данность, что смерть в Японии — особенно добровольная — отродясь не воспринимается как нечто чересчур трагическое, ведь все равно будет возможность для последующего перерождения и написания своего бытия уже с чистого листа. Смерть как часть национальной традиции, самоубийство чуть больше чем просто ритуальное священнодействие. Тем паче такого количества сайтов, книг и просто групп по интересам для будущих суицидников нигде не найдётся столь много, как в Японии. И часовая зарисовка Тамакичи Анару всего лишь проецирует на экран то, как живут и как умирают по своему желанию женщины, для которых бытие утратило любые признаки ценностной сущности. Вряд ли фактором творческой случайности стало то, что героини «Суицидных кукол» никак не наречены, что подспудно влечет за собой и то, что они фактически давно были обречены. Отсутствие имен, прошлого, настоящего и будущего. Ловушка. Душная спертость четырехстенного существования. А потому на их месте может быть кто угодно: ведь не отпускающая пределы кадра условность при парадоксальной ультрареалистичности аутонасилия подчеркивает одно — умирать то просто. Жить невыносимо.Скрыть

Три безымянные японские девушки решили умереть. Их право, их дело, их тело, их жизнь и их смерть. Пистолет, веревка, харакири. До того как медленно засунуть курок пистолета в рот, слегка поцарапав на прощание ледяным стволом свое нёбо, первая из девушек будто чего-то или кого-то ждала, но чем сильнее была эта жажда наполнения пустого пространства ее светлой снаружи, за счет большого окна, в которое всегда смотрело солнце, но лишённой совершенно внутреннего тепла и свечения квартиры, тем невыносимей ей становилось. Другая девушка была ...наказана не тяжким одиночеством, но тупиковыми отношениями, да и работа не ладилась, все изначально шло как-то не так — и вздернуть себя на петле было если и странным, ошибочным решением, но все же не настолько, как терпеливое прозябание в тёмной, неуютной, напоминающей гроб комнате. Третья девушка, которой наоборот было душно от людской толпы, устала: от новых встреч, бессмысленных бесед, от пустоты вокруг и внутри неё — и ритуальное умерщвление придало ее жизни наконец-то свершившийся смысл. Первое и, вероятнее всего, последнее знакомство с творениями самого радикального режиссёра японского киноподполья Тамакичи «Анала» Анару — «Нику дарума», «Женская плоть: Мои красные внутренности» и «Суицидные куклы» -, образующими эдакую авторскую трилогию патологического извращения и фетишистской физиологии, для зрителя неподготовленного и/или неподкованного может стать несомненным этнокультурным и эстетическим шоком, поскольку достопочтенный месье, Анару-сан то есть, знает толк в извращениях и умеет их преподносить так, что проникнуться всей этой дерзкой мерзостью с разной степенью тошнотворностью получается едва ли. Впрочем, ничего на самом деле нового или архишокирующего, кроме разве что зубодробительного техноскора за кадром в «Женской плоти» и «Суицидных куклах» нет: Анару в меру собственной испорченности, отталкиваясь от животрепещущей пакостности «Подопытной свинки» и «Onna harakiri» Акита-Сунохары, живописует бестелесным киноязыком гиперреализма и вуайеристического псевдодокументального подсматривания моменты истончения жизни, фиксируя последние часы бытия своих безымянных, а потому предметно метафорических героинь, являющимися этими самыми суицидными куклами. Следует заметить, что образ кукол (как женщин) преследует все творчество Анару, и в этом считывается его главный авторский надтекст: низводя женщин до уровня марионеток, режиссёр отпускает вожжи собственного сознания, позволяя с ними творить что и душе угодно, и это также вполне укладывается в прокрустово ложе патриархальной системы ценностей Японии. Все логично и привычно, а потому опусы Анару при всей своей вроде как антиэротичности и антиэстетичности, коих нет на самом деле, с легкостью призывают передернуть затвор и забыться в томном кровавом мороке. Однако именно в этом моменте притаился базовый принцип культурного и философского разрыва: являются ли «Суицидные куклы» всего лишь порно, нежели фильмом ужасов, ведь Анару наделяет процесс самоуничтожения дикой эротикой, телесной жадностью? Пыточным порно здесь не пахнет, ужас как таковой рассосредоточен по сценам аккуратно и фактически сведен к субъективному соприкосновению с погибающими героинями (примечателен финальный эпизод с выниманием глаза и окровавленной рукой с ним во весь экран, обрезая само тело), а финал так и вовсе пронизан несколько истеричным комизмом вкупе с некоторым формализмом кукольного театра Дзёрури. Смерть в фильме не существует обособленно, о неизбежности Эроса даже не стоит говорить: просто смерть здесь и есть главной и единственной, кто заслуживает пристального внимания и созерцания. В деталях, в штрихах. Между тем, стоит избавиться от всякого стереотипного, сиречь ксенофобского восприятия ленты, которая хоть и шокер, только крайне вторичный, хотя смерть это, само собой, дело интимное и болезненное для каждого: достаточно лишь снять шоры с глаз и принять как некую обыденную данность, что смерть в Японии — особенно добровольная — отродясь не воспринимается как нечто чересчур трагическое, ведь все равно будет возможность для последующего перерождения и написания своего бытия уже с чистого листа. Смерть как часть национальной традиции, самоубийство чуть больше чем просто ритуальное священнодействие. Тем паче такого количества сайтов, книг и просто групп по интересам для будущих суицидников нигде не найдётся столь много, как в Японии. И часовая зарисовка Тамакичи Анару всего лишь проецирует на экран то, как живут и как умирают по своему желанию женщины, для которых бытие утратило любые признаки ценностной сущности. Вряд ли фактором творческой случайности стало то, что героини «Суицидных кукол» никак не наречены, что подспудно влечет за собой и то, что они фактически давно были обречены. Отсутствие имен, прошлого, настоящего и будущего. Ловушка. Душная спертость четырехстенного существования. А потому на их месте может быть кто угодно: ведь не отпускающая пределы кадра условность при парадоксальной ультрареалистичности аутонасилия подчеркивает одно — умирать то просто. Жить невыносимо.Скрыть