Помнит Джун Ли лишь как заворачивалась в липкую оболочку своей кожи, ставшей приютом и уютом среди жарких беспорядочных дней этого лета. Помнит, как бег внутрь себя привел ее к той, кем она, по нашему мнению, не была, но собственновольно может стать, тогда или сейчас. И если Вы не были в Лете 1977-го года, если Вы не читали романов о нем — лучше бежать вон, наружу, пока домофонные звонки внешней тревоги не провели мелом круг, из которого запросто не выйти.
Картина разворачивается большой ямой угнетения, в которую зритель попадает, перешагнув порог отвращения к жизни взаперти.
Рождение большого письменного труда Джун надолго затворило дверь во внешний мир для неё, предпочитающей защиту четырех стен удовлетворению любых человеческих нужд. Не обещая ни себе ни миру создать что-то новое, она с презрением смотрит на полные её старых мыслей страницы, воспеваемые родной сестрой. Визит последней — одна из немногих вещей задверного мира, что не огорчает испуганную Ли. Родственница видит свою миссию в пополнении провианта спятившей Джун, в дарении живого общения той, с которой без слов могли понимать друг друга когда-то, хотя теперь без человеческого слова одна из вас предпочла жить, покуда доллары из тумбочки это позволяли. Они же позволили одну короткую ночь с незнакомцем, оказавшимся ближе всех близких, напомнившего, без своего ведома, незнакомке, кто она такая. В страхе не наступившего утра не более двух людей за раз могут находиться в этой квартире, вечно сотрясающейся от одного и того же звона тех, кто не собирается входить, предвестников того самого часа, что преломит последние остатки спокойствия во многих сразу.
Сначала смирение, а позже и вдохновение приходят в душу Джун, отодвигая все остальные чувства. Лишь только слово, лишь только запись, лишь только завтра остаются близкой, как никогда, надеждой впереди взявшей себя в ослабевшие руки писательницы. Вера в возможность договориться с тем, кого она впускает на свой страх и риск в дом, поскольку тот не скрывает своего истинного лица и положения, располагает Ли к себе вместо того, чтобы пугать. Отчаяние одинокой женщины в добровольном заточении, не тронувшее даже представителей защиты порядка, стало лакомым кусочком для всех голодных глаз Нью-Йорка. Период их самого ясного видения, их охоты совпадает со временем дремоты сытых, а так же большой технической неполадкой, что ставит под зависимость место каждого из вас на растянувшееся во времени и температурах мгновение.
И пусть резкая попытка изменить свое положение видится удачной в голове затворника, зрителю, трезвому перед экраном, с восприятием человека социального, становится очевидно, насколько далеко в замыленный разум уходят корни страха переступать порог. Но так ли далеко? — провокативное безумие на улицах становится ответом.
Этот фильм уже вторая полнометражная картина Алистэра Бэнкса Гриффина, молва о котором не пошла дальше артхаусных фестивалей после первой режиссерской пробы. Работа над персонажем Наоми Уоттс была несколько упрощенной, поскольку она уже бывала в подобном состоянии духа в «Малхолланд Драйв» Линча, а вот постановка целостной картины — достойная работа Гриффина, копнувшего вглубь себя, нашедшего силы соединить то, что видел, с тем, о чем читал, способного создать атмосферу и не позволить нам выходить из нее ровно столько же, сколько Джун Ли не выходит из дому. Фильм прошел незамеченным, но это лишь удваивает удовольствие от такой неожиданной находки, на создание которой ушло ~ 18 дней съемок.
Очень советую, если не хотите упускать полноспектральное эмоциональное творение из рук того, о ком еще должны (надеюсь) услышать.
Помнит Джун Ли лишь как заворачивалась в липкую оболочку своей кожи, ставшей приютом и уютом среди жарких беспорядочных дней этого лета. Помнит, как бег внутрь себя привел ее к той, кем она, по нашему мнению, не была, но собственновольно может стать, тогда или сейчас. И если Вы не были в Лете 1977-го года, если Вы не читали романов о нем — лучше бежать вон, наружу, пока домофонные звонки внешней тревоги не провели мелом круг, из которого запросто не выйти. Картина разворачивается большой ямой угнетения, в которую зритель попадает, перешагнув