Он любил её связывать. Верёвки впивались в нежную кожу её рук, оставляя на запястьях и кистях свои кровавые поцелуи, змеями обвивали её ноги, сжимая докрасна её бёдра, проникали в сочащуюся соком похоти промежность. Ему нравилось это ощущение собственного превосходства, власти; опасная игра, которая не могла завершиться как-то слишком просто. Он прилетел сюда, в чертовски жаркое Марокко, чтобы разгадать искусствоведческую загадку, но само его пребывание здесь, среди чудаков, чужаков и странных личностей, обернулось зловещим танцем, морфинистическими видениями, сном наяву и явью во сне. Он любил её связывать, не предполагая даже, что она сама любит быть связанной.
Постмодернизм подразумевает под собой исключительно контекстный тип мышления, когда автор, претендующий на обретение значимости, с той или иной степенью собственной творческой удачливости конструирует вселенные на фундаменте прошлого, перерабатывая или вовсе снося его, оставляя при этом подспудные интертексты, гипертексты и кинотексты. Постмодернистское европейское искусство, сформировавшееся окончательно к концу пятидесятых, отвергало всякий реализм в угоду сюрреализму, абстракционизму и акционизму, заново переписывая азбуку классического кинематографа, опираясь преимущественно на новую мораль, на новые принципы и правила сосуществования, на новое бытие.
Французский постмодернист Ален Роб-Грийе, создатель «нового романа» и один из главных апологетов чистого кинематографа эпохи Новой волны, всегда под обманчивой обложкой собственных жанровых произведений — а Роб-Грийе за длительный период своей литературной и кинематографической карьеры обращался к эстетике мелодрам, драм и эротических триллеров — подразумевал комплексную онорическую философию, ведь что есть кино, как не проекция сновидений на плёнку, подернутых дымкой фрейдизма, юнгианства etc? Таковыми киноснами были и «В прошлом году в Мариенбаде», и «Медленное скольжение в удовольствие», и «Бессмертная» — в основе ложных жанровых фабул этих фильмов лежало истончающее ощущение реальности, погружение в ирреальность без последующей возможности избыть из себя макабрическую кошмарность бытия, что разделяется лишь на смерть и сон.
Оттого последний фильм Роб-Грийе, «Вам звонит Градива» 2006 года, лишь искусно притворяется искусствоведческим и конспирологическим детективом, эдакой вариацией на темы «Фламандской доски» Реверте, поскольку псевдодетективная интрига кинокартины, перенесённая на аскетичный, но образный кинослог, лишь разъясняет нарратив, делая его не бессюжетной рефлексией, но не лишённой непредсказуемости фантазией на тему садомазохизма. Но при этом режиссёр не слишком увлекается эстетикой БДСМ, не доходя до чистой эксплуатации. Сцены, решенные в подобном русле, лишь служат в качестве дополнительной окраски кинопространства, позволяя героям саморазоблачиться, ведь их уединение остаётся лишь их и ничьим другим, и они вправе делать с собой все что заблагорассудится. Внешнее пространство, сиречь все Марокко как микрокосм большого мира, в котором свобода кажется фикцией, заменяется пространством внутренним, скромного обиталища профессора, где царствует неограниченная свобода воли.
Явления двух женщин в жизнь героя — служанки из настоящего и рабыни из прошлого — не кажутся случайными, между тем, в то время как в повествование будет вклиниваться гиперреализм; первая является для героя Джеймса Уилби его игрушкой, тогда как вторая — фантом — сама играет им, вовлекая в свой потаенный потусторонний мир. И очевиден становится неизбежный выбор для этого персонажа, пытающегося разгадать сущность искусства, альтер эго самого режиссёра, который на протяжении всей своей осознанной кинокарьеры постигал женское, феминное начало, часто трансформирующее либидо в деструдо, выбор между гадкой реальностью, которая не отпускает, и фривольными снами, что столь скоротечны, покуда ты жив. Эротическая эстетика фильма лишь ещё сильнее подчёркивает фрейдистский характер самосознания самого Роб-Грийе, который в «Градиве» не столько плетёт клубок сюжетных интриг, сколь плутает в лабиринте страсти, а она, как известно, иррациональна. И пробудиться от страсти можно, само собой, но порой лучше предпочесть такой томительный сон утомительной и тягостной реальности.
Он любил её связывать. Верёвки впивались в нежную кожу её рук, оставляя на запястьях и кистях свои кровавые поцелуи, змеями обвивали её ноги, сжимая докрасна её бёдра, проникали в сочащуюся соком похоти промежность. Ему нравилось это ощущение собственного превосходства, власти; опасная игра, которая не могла завершиться как-то слишком просто. Он прилетел сюда, в чертовски жаркое Марокко, чтобы разгадать искусствоведческую загадку, но само его пребывание здесь, среди чудаков, чужаков и странных личностей, обернулось зловещим танцем, морфинистиче