Чжин, заключенный 5796 камеры смертников, прислонился лбом к холодной решетке в то время, как его несколько отрешенный взгляд был направлен в сторону удаляющейся по тюремному коридору женщины, имени которой он так и не узнал. Мысли его, все былые побуждения и устремления были далеко, совсем не здесь, рука нащупывала в заднем кармане брюк заранее припасенное лезвие — оно было теплым и гораздо сильнее излучающим жизнь, чем сам Чжин, хоть он хотел от него лишь одного — скоротечной смерти не ко сроку исполнения приговора. Цок, цок, цок… Ён уходила из тюрьмы с чувствами, которые она сама пока что не могла передать словами, но еще никогда, стоило ей отворить двери, ей не было так естественно в своём существовании. В голове продолжала звучать музыка, а руки, пальцы, глаза продолжали чувствовать его дыхание: вдох-выдох. Первый и — последний.
Франческо Петрарка в своих путевых записках о восхождении на Мон-Ванту охарактеризовал своих апатичных спутников словосочетанием «frigida incuriositas», которое означает «холодное, мертвое отсутствие любопытства», в глобальном масштабе ко всему окружающему миру. Именно это эмоциональное состояние владеет героями фильма Ким Ки Дука «Вздох», убийцей Чжином и женой музыканта Ён, которые утратили всякий интерес к собственной жизни, хотя в общем-то сперва может показаться, что картина эта — лаконичная, киноязыково аскетичная, весомо немногословная — рассказывает о преодолении одиночества, если честно не признаться себе в том, что как раз одиночество это и есть тот абсолют свободы, которой лишены оба центральных персонажа кинофильма. Причём утрата свободы для героев была самовольной, как некий финальный этап того жизненного пути, который они для себя выбрали. Только путь этот оказался не просто ошибочным, но по-настоящему роковым, при этом все благополучие женщины оказывается крайне сомнительным, искусственным, лишенным своей первозданной значимости. И тяга ее к человеку иного круга и иной социальной модели выглядит как парадоксальное выкарабкивание со дна, на дно это погружаясь.
Чжин утратил само сущностное понимание жизни, хотя и его попытки умереть представляются в виде абсурдного телешоу. Тщетность этих его стремлений — покончить с жизнью — обусловлена, пожалуй, тем, что смерть для него просто цель, точка в уходящем за горизонт пространстве бытия, да и показная трусость в том числе перед неизбежным свершением приговора, эдакий эскапизм, концептуально забетонированный на кинопленку. Вместе с тем для Чжин и Ён камера в этом дуализме проекции означает некое пространство, где им дозволено быть такими какими они есть, изливая друг на друга все то накопившееся, что требует выхода вовне. Взаимодействие на уровне эмоционального погружения друг в друга. Неприкрытая истинность самое себя, отраженная не в зеркале, но в зрачке камеры наблюдения.
Камера в картине приобретает двойственное значение: камера как место заключения, и камера как субъективный предмет постороннего наблюдения за интимным вторжением во внутренний мир персонажей. Впрочем, режиссёр вовсе не стремится создать эстамп своего самолюбования, проигрывая заново знакомые мотивы, он ищет иные точки опоры, касающиеся самой косной сути человеческого самоопределения, предрешенность судьбы для одного и новый этап для второй. Следует заметить как при фактическом минимуме выразительных средств режиссёр достигает пика эмоциональности на экране. Первый визит героини к 5796 воспринимается как осторожное, щадящее вступление на непознанную территорию совершенно чуждого, но и похожего на нее саму героя. Последний же визит наполнен надрывом, настолько до конца выполненной идеей, что лишь смерть видится естественным завершением всего для Него; все что между этими встречами лишь ощутимо является растворением недоверия между героями, которые до определённого момента просто не знали как дальше существовать и — существовать ли?! Жизнь на полувздохе, на полуфразе, сомнамбулическое хождение по мукам.
В спасении в христианском понимании Чжин не то чтобы не нуждается совсем, не больше во всяком случае, чем ему подобные, но некое обретение гармонии перед кончиной ему остро необходимо. Для Ён, между тем, единственной целью визитов в камеру Чжина становится не спасение его души, но своей, некое очищение от неприсутствия желания быть, выказывая хоть кому-нибудь своё сопричастие, отдавая себя в то же время и осознавая себя заново. Эта молодая женщина для него не столько случайный друг (друг ли?!), сколь его бессловесный исповедник, его источник мирского умиротворения. Пять встреч, пять неловких, но таких неизбежных сближений. Пять попыток познания утраченных за годы брака у Ён и пребывания в заключении у 5796 чувств, сращивание ран сознательной некоммуникабельности. Камера Джонг-му Санга фокусируется на героях предельно внимательно, даже несколько отстраненно, часто замыкая их в углах, срезая кадры, фиксируя ту близость, что не столько телесная, что метафизическая. Это нечто не называемое, интуитивно понятное как сродство дыханий. Предсмертного и — живого.
Чжин, заключенный 5796 камеры смертников, прислонился лбом к холодной решетке в то время, как его несколько отрешенный взгляд был направлен в сторону удаляющейся по тюремному коридору женщины, имени которой он так и не узнал. Мысли его, все былые побуждения и устремления были далеко, совсем не здесь, рука нащупывала в заднем кармане брюк заранее припасенное лезвие — оно было теплым и гораздо сильнее излучающим жизнь, чем сам Чжин, хоть он хотел от него лишь одного — скоротечной смерти не ко сроку исполнения приговора. Цок, цок, цок… Ён уходила