Забытые. Все комментарии

… В убогих и грязных мексиканских кварталах носятся чумазые дети со взрослыми и жестокими глазами. Они курят сигареты, обкрадывают слепых и безногих, а чуть повздорят меж собой-дерутся не на жизнь, а на смерть. Звучит, как начало страшной сказки. Увы, но сказка имеет под собой вполне весомые обстоятельства, а режиссёра, который рискнул показать жизнь трущоб без прикрас, в Мексике подвергли гонениям за «клевету на светлую действительность». Гадко смотреть на взрослых людей, которые ведут себя бесчеловечно. Но ещё хуже смотреть на детей, к...оторые грабят, врут и убивают, не до конца сознавая, что же они делают. Можно ли их винить в этом? Наблюдая за поверженным слепым музыкантом и безногим продавцов сигарет, барахтающемся в придорожной пыли, жалеть мальчиков совсем не хочется. Но потом в истории появляется мать Педро, вполне равная подросткам по жестокости, если к таковой причислять равнодушие. Но и здесь всё не так просто. Девочка, уже в четырнадцать лет отданная мужу, сама ещё являясь ребёнком, невзлюбила своего первенца. Невзлюбила за боль, за бессонные ночи, за понимание того, что её детство теперь навсегда в прошлом. Она не смогла окружить мальчика вниманием и любовью, но познала ли она их сама? Вряд ли-ведь этим чувствам не место в бедном квартале. Нелюбимый старший сын для неё-как бельмо на глазу. Лучше пускай со своими дружками гуляет, и там же и кормится. Вполне вероятно, что образ матери Педро-собирательный для мексиканских трущоб. Тяжёлая и малооплачиваемая работа с утра и до позднего вечера, а дома-множество голодных ртов. И собирательный образ отца также имеется-жалкий и тоскливый пьянчужка, папаша Хулиана. Ещё одного отца нам не показывают, но его поступок говорит сам за себя-он «нечаянно» забывает своего сына на площади, и не возвращается за ним. Сложно вырасти в такой обстановке нормальным человеком, но некоторые из мальчишек хотя бы попытались. Хулиан перестал постоянно гулять со старой компанией, нашёл себе работу и начал кормить всю семью, взяв на себя обязанности отца. После сна, искусно вплетённого в повествование, одумался и Педро, решив доказать матери, что от него может быть толк. Жаль, что их благие начинания окончились трагично. Маленький Педро так отчаянно хотел быть любимым собственной матерью! Сколько раз, сталкиваясь с её полнейшим безразличием, он сбегал на улицу, но потом всегда возвращался. Возвращался и пытался поцеловать карающую материнскую руку. Но увы-madre становилась нежной и заботливой только во сне. Неудивительно, что с такой матерью, без отца, авторитетом для Педро стал самый взрослый из мальчишек в его банде-Хайбо. Долговязый наглый тип, из тех, что обижают слабых, трусливо убегают от полицейских и отпускают пошлые шутки. Хайбо лицемерно называет себя другом Педро, волочится за его матерью и подставляет его в мастерской, после увольнения из которой Педро попадает в исправительную колонию. И по иронии судьбы, здесь он встречает взрослого, которому он небезразличен. Нелюбимый матерью, уличный бродяжка Педро мог бы стать хорошим человеком в этой колонии и исправить собственную судьбу. Но не бывать благим начинаниям в роковых мексиканских трущобах. Не смогли взлететь ни Хулиан, ни Педро. Но благодаря Бунюэлю главный злодей хотя бы не скрылся, а получил по заслугам-трусливо и одичало убегая, как и всю свою короткую жизнь.Скрыть

Как представляют себе ужас обыденной-бесчеловечности-мира-людей благополучные «дети» современности? — Это что-то вроде «рабства» «планеты Татуин» и, прилагающийся к такому миру, отравляющий всё вокруг, источник зла — проводник «темной стороны силы». Благополучным «детям» невозможно думать, что бесчеловечность среди людей воспроизводится сама собой из тысячелетия в тысячелетие вот тут вот — рядом. Не понуждаемый усилием любви, не понуждаемый работой души, не понуждаемый проповедью и примером — взгляд человека раз за разом затухает и уступа...ет место «естественному» регистрирующему глазу вычисляющего интеллекта. Мы смотрим на других людей и видим лишь способную говорить помеху или средство для достижения собственных целей. Мы смотрим так на всех — на детей, на калек, на младенцев и стариков. Мы можем так смотреть — если мы всего лишь разумные существа, если наше сердце отодвинуто нами же как помеха. Дурная бесконечность воспроизводства жизни мышиных сообществ городами людей: порождение, через принуждение влечением, потомства; уход за потомством, пока оно через «инстинкт» привязывает к себе родителя; попытка пробиться наверх пищевой цепочки; защита своей куцей территории от посягательства других; откладывание «пищи» на черный день… И так бесконечный круг из поколения в поколение, прерываемый лишь набегами соседей, что вынуждает придумывать всё более и более изощренные орудия убийства себе подобных и машинерию производств для их (вос)производства… Бесчеловечный взгляд на себе подобных, который никогда никого не видит как себе подобного — потому как я, вот он, такой у себя один, единственный; нет у меня ничего дороже, чем я — я так боюсь за себя, я так цепляюсь за свою жизнь, мне так для этой моей жизни нужно много всего; а другие — лишь тени; иногда что-то внутри заставляет меня вожделеть некоторых из этих других, но всегда главное — это моё, я знаю только себя — я люблю беззаветно только себя — это так естественно. Человечный взгляд? — Он рождается бескорыстным (внекорыстным) узнаванием, что вот он другой — человек; рождается любовью, которая не похоть — проживанием понимания бесценной (вне ценностной шкалы) особости другого и безусловным (вне любых условий) позывом помочь другому. Человеческий взгляд рождается вне вычислений и расчетов, вне сравниваний и выгадываний выгод. Но человеческий взгляд — это и не безумная страсть, безумная месть, безумная жажда власти. Дело не в наличии или отсутствии расчета — дело в проживании другого как себя. Человек — это всего тот, кто знает себя, кто не может быть иначе как рядом с другим и всегда Человеком. Человек — это тот, кто любит человека. Человек — это тот, кого любит человек. Человек — это любовь. *** Обыденная вселенная бесчеловечного ужаса воспроизводится людьми сама собой. Ужас может быть лишь чуть более или менее на виду — бесчеловечность естественно/ сама собой может лишь припрятываться, да и то лишь тогда, когда чуть более или чуть менее есть излишки еды у людей. Если страна в нищете или если каждый следующий день обещает быть всё менее и менее сытым, то ужас бесчеловечности — вот он — везде — в каждом взгляде на поселения людей. Если страна воспроизводит/присваивает себе больше, чем съедает — то ужас бесчеловечности медленно, очень медленно одевается в одежды приличия… до поры… Простейший акт ужаса бесчеловечной жизни людей он всегда один и тот же — сделать нечто для себя, используя других. Когда человеческий зародыш обретает силу — его первый соблазн — взять у других то, что хочется ему. Если потом из зародыша родится человек, то он все больше и больше, все в более и более разных ситуациях не сможет понимать как это можно — лишить человека того, что его, того что поддерживает его жизнь, того что тому дорого — ведь это же больно, обидно, горько, жестоко — это разрушает жизнь, это шаг к лишению жизни — это лишает возможности любви. И это невозможно человеку понять. Человеку невозможно. Если у зародыша не выросло чувствилище другого, если это чувствилище отбито до бесчувствия действиями других других, то он погиб как человек. Может быть когда-нибудь случится чудо и он прорастет до человека — но сейчас он будет расти как не человек — как чудовище — ведь чудовище это и есть существо-которое-потеряло-своё-естество — это человек без человечности. Человек без человечности всегда оправдает себя; всегда имеет историю в себе о том, почему он «имеет право»; всегда имеет сказку о том, что он один-единственный на свете среди врагов, среди недосуществ, среди тех, которые ему должны, что он никому ничего не должен. *** Маленькие акты зла, мельчайшие акты бесчеловечности — взять не своё, отнять у слабого, принудить зависимого, использовать лучшие чувства хорошего, очернить чистого, купить нестойкого, воспользоваться одиноким… Без всякого «Черного властелина», просто пошлая мелочь тупого человечка, который нашел себе полянку людей для кормления. Пошлое зло убивающее человечность у всех, кто был у него на пути на целое поколение вперед. Человек несущий своё пошлое зло — страдает собой, о себе, для себя — и не видит страданий других — он-то гораздо больше несчастен — он такое видел, такое пережил, был лишен такого… Ведь так? Ведь не было у него главного — не было любви — ведь он так и не родился как человек… *** Маленькие святые любви — тянущиеся не смотря ни на что к любви — живущие добром, верящие хорошему — ожидающие будущих себя как только хороших — не могущие жить, если вдруг оказывается, что они не такие хорошие, если они свершают зло. Ими держится будущее человечности — они верят в красивые слова, они верят в красоту, они пытаются блюсти себя. Это в них. Они такими родились. Многие из них такими умирают. Или их убивают. *** Взрослые, которые выживают, не живут по-человечески — они выживают-как-разумные. Как расчетливые существа, которые поверили и проверили на себе, что чтобы выжить нужно видеть все как есть — а есть для них только вещи, только физические тела. И если бывший мальчик, а теперь изуродованное тело лежит так, что это может вызвать неприятности, то его нужно быстренько убрать и выбросить. От вещей, которые могут повредить, нужно избавляться. Ведь взрослые, что считают себя трезвыми, они ведь видят всё на два шага вперед, они расчетливые. Только в своей бесчеловечной расчетливости они слепы — они не видят рядом человека, они не видят, что своими расчетливыми шагами они убивают человечность в своей надежде на будущее — в своих детях — человечность которых, покалеченная их расчетливостью, не встанет на их защиту, когда они сами перейдут в графу расходы в бухгалтерии нищеты.Скрыть