«Ад каннибалов» Руджеро Деодато — далеко не первый итальянский фильм о буднях и праздниках африканских антропофагов и даже для самого режиссёра ставший вторым обращением к этой тематике — принято оценивать как кино, выстроенное на существенных парадоксах, проистекающих в первую очередь из сугубо неприкрытой эксплуатационной сущности фильма и размытости его месседжа. Парадоксы эти заключаются в том, что Деодато, едва ли закладывая некий идеологический фундамент под свой ультрареалистический мясной аттракцион, непроизвольно создал сугубо гуманистическое высказывание о тогдашнем да и нынешнем положении современной цивилизации, о крахе гуманизма говоря на антигуманистическом языке. Хоть, впрочем, «Ад каннибалов» по прошествии более чем тридцати лет умудряется восприниматься теперь как и не лишенная зловещей иронии история своеобразной пищевой цепочки: хищническая природа современного человека в условиях урбанистических, когда он жрет всё и всех без разбору, потрафляя собственному потреблятству — неумеренному и бесконтрольному сибаритству, перемещаясь в условия первобытного быта, подвергается сомнению, и он сам становится желанной пищей. Даже не для каннибалов, для которых людоедство спокон веку не являлось чем-то запретным, скорее привычным и устоявшимся, но для каждой ядовитой мошки, мелкой змеи, любой непознанной живой твари, к встрече с которыми в душной зеленой тине джунглей современный человек, привыкший к комфорту, не готов абсолютно. При том, что первозданность здешней природы его банально развращает совершенно, снимает всякую ответственность за те или иные поступки, поскольку те, кто здесь обитают, по определению им назначены в низшие существа.
Что примечательно, «Ад каннибалов» интересен своей кинематографической формой, совершенно не напоминающей кино как таковое. «Ад каннибалов», между тем, это и сплав антикино и метакино, игра в ложную документалистику и документальное исследование бытующих бунтующих бичующих нравов, физиологический очерк, представляющем из себя и историческую ценность; первый заметный псевдоснафф и неполиткорректное политическое высказывание, выполненное в форме экспло-хоррора.
Первая часть ленты искусно притворяется эдаким документальным расследованием и одновременно этнографической зарисовкой Амазонии без присущей поэтизации тамошнего существования в пору продвижения парада суверенитетов по уже постколониализирующимся странам континента. Все предельно честно, грязно и не везде приятно; прежде чем достигнуть цели — каннибальского племени — предстоит пережить встречу с военными, и кто из них хуже — еще очень большой вопрос. Хунта у власти — или дикий представитель древнего племени, если для обоих ничего не стоит убить и расчленить. Собственно, первая часть лишь вводит в курс дела, четко очерчивает ряд важных вопросов политического плана из категории «а на кой нам дались эти дикари?!», попутно показывая тотальную неприспособленность современного западного человека к пониманию иного жизненного уклада; есть лишь неловкие попытки пристроиться, понравиться, чтоб далее вытравить огнем и мечом все это корневое и настоящее в угоду собственной удобной картины мира.
Вторая часть ленты, показывающая что же случилось на самом деле с журналистами, пропавшими в джунглях, выглядит не просто контрастным холодным душем, не первой попыткой прорыва псевдодокументалистики, но практически превращает «Ад каннибалов» в метафильм, разыгранный приёмами шок-хоррора. Ведь при всей своей жестокости и хаотичности поведения журналисты продолжают снимать свое кино, целенаправленно ради удачной картинки идя на все более и более странные и страшные поступки. Определенный обвинительный кивок в сторону отцов mondo Якопетти и Проспери — и не утративший сейчас актуальности филиппик против журналистского цинизма как такового, но в то же время этот «фильм в фильме» с лёгкостью проецирует торжество творческой свободы, не ограниченной ни этикой, ни моралью, ни какими бы то ни было иными сковывающими признаками. Кинематограф становится эдакой высвобождающей дионисийские силы формой искусства, когда изображение на плёнке, фиксирующее полный набор из секса и насилия в режиме реального времени, перестает быть уже просто фильмом, ведь речь идет не о переносе вымысла на экран (хотя и он может проникнуть потом в реальную жизнь творца), но о запечатлевании реальности в самом её неприкрытом виде. Синефилия оборачивается синефагией, ощущение собственной власти, обладая камерой, начинает ослеплять и пожирать. Сперва ментально и морально, а потом и физически, так как никто не отменял муки творчества в пику поиска еще более новой формы коммуникативного кинематографического процесса. Полчаса этого пребывания с группой безбашенных репортеров — это не история о том, как древность сожрала современность, но о том, как амбициозное желание перейти грань дозволенного в кинематографе, снять «кино века», было сполна наказано; эта чистая идея аморального искусства съела своих идеологов, искренне считавших, что плохо то кино, где нет настоящей жизни. Только ее присутствие неизбежно подразумевает и появление смерти — чуть более, чем настоящей, и камера здесь служит не созиданию. Она часть хтонического пространства, порожденного внешним кошмаром. Именно камера пристально покажет ад, но и буквально зафиксирует смерть Автора как финальную точку нового кино.
«Ад каннибалов» Руджеро Деодато — далеко не первый итальянский фильм о буднях и праздниках африканских антропофагов и даже для самого режиссёра ставший вторым обращением к этой тематике — принято оценивать как кино, выстроенное на существенных парадоксах, проистекающих в первую очередь из сугубо неприкрытой эксплуатационной сущности фильма и размытости его месседжа. Парадоксы эти заключаются в том, что Деодато, едва ли закладывая некий идеологический фундамент под свой ультрареалистический мясной аттракцион, непроизвольно создал сугубо гуманист