Группа священников разных возрастов живет в доме на чилийском побережье с монахиней по имени Моника. Помимо молитв и искупления грехов они тренируют борзую для гонок.
Когда однажды в их дом въезжает новый священник, неожиданно у их дверей появляется человек и начинает выкрикивать обвинения в его адрес. Его голос становится все громче и громче, пока не раздается выстрел…
Однажды была ночь. А потом день, а потом… Уже не было ничего. Казалось, само время застыло в своей смолистой вязкости и медовой тягучести в этом монастыре-доме, где жизнь течет неумолимо неторопливо, сонно и уныло. Здесь, среди густой пронзительной тишины и тотального умиротворения, граничащего с умиранием, обитают четверо священников, подле которых ядовитым плющем вьется девушка Моника — главный источник их искушения и избавления. Уединенная пустота чилийской пустыни, которую до определенного момента можно назвать нерушимой. Но лишь до определенного момента, ибо, когда в мирное уединение дома вторгается новый обитатель, станет ясно, что даже в этом земном раю бывают проявления неземного (подземного) ада.
В среде известных широкой общественности чилийских постановщиков Пабло Ларраин, конечно же, не одинок в своем яростном обличении католичества. Навскидку можно вспомнить хотя бы Великого и Ужасного Мастера Ходо, Алехандро Ходоровского, практически через все фильмы которого, но в особенности «Священную гору», красной нитью проходит тема деканонизации святых, идея нового, подчас слишком спорного взгляда на первоосновы христианства как такового, даже некоторого отрицания привычных для большинства догм. Впрочем, Пабло Ларраин очень далек от изощренной природы авангарда и сюрреализма; он — дитя кинематографического реализма и концентрированной жанровости, хотя это нисколько не отменяет того факта, что его последняя по счету полнометражная работа, фильм «Клуб» 2015 года, представленный в рамках конкурсной программы Берлинале и отмеченный впоследствии гран-при жюри, при всей злободневности и актуальности затронутых проблем внутрицерковной жизни, по своей визуальной стилистике предельно далек от весьма узких стандартов реалистического кино. Пятый фильм Ларраина визуально напоминает погружение в тягостный кинокошмар, тяжелую для зрительного восприятия деменцию, которая овладевает мгновенно не только героями, но и зрителями, оказывающимися вовлеченными в жуткую историю совращения, преступления и покаяния, рассказанную режиссером без явных очевидностей или наносного морализаторства. Собственно, по своей повествовательной тональности «Клуб» оказывается ближе всего к первородной порочности Педро Альмодовара, синонимизируя, но полностью не рифмуясь, а лишь пересекаясь по касательной с настроением его приснопамятного «Дурного воспитания», без утяжеления и абсурдизма последнего, хотя сквозная тема в принципе одна — роковые последствия католического воспитания, приводящие в итоге к невыносимой боли и тяжкой расплате за причиненный чаянно грех. Ларраина гораздо больше занимает не столько то, как бы посильнее закрутить петлю Мебиуса сюжета(хотя финал предугадать крайне сложно, воистину само царство Хичкока в «Клубе» играет первую скрипку), но то, как бы поскорее прийти к единым моральным знаменателям с последующим низвержением в Мальстрем мнимой чистоты и святости, на поверку оборачивающейся истинным притворством и коварным лукавством, игрой в соблюдение божественных истин в то время, как неистовое желание постепенно становится агонией, а плотная всеобъемлющая тишина — зловещим молчанием, затишьем перед бурей, которая сметет все условности. Форма и содержание в «Клубе» в свою очередь сосуществуют друг с другом, и выбранный режиссером сложный киноязык призван лишь передать всю сложность показанных в картине жизненных перипетий героев, лишая их любой субъектности. Они — отражения кривого зеркала, в которое смотреть лучше украдкой или вовсе не смотреть.
Изображение в этой ленте намерено искажено, искривлено, извращено — возникает явственное ощущение проникновения в иную, жуткую и безобразную реальность, в которой замкнуто, вне большого мира, живут все немногочисленные герои фильма, относящиеся к благообразным слугам Божьим. Буквально каждый кадр ленты плывет, тает, истончается, пространство искажается чуть ли не до гротескового, а лица героев обрастают чертами зловещих ликов, инфернальных потусторонних масок, которые невозможно сорвать без мяса, приглушенные цвета обретают приторные и муторные оттенки — взгляд Ларраина на мир католичества лишен всякого священного трепета. И оператор, мастерски искажающий всех и вся, следует за главенствующей авторской мыслью о том, что церковь — это эдакий закрытый клуб для избранных и выбранных, элитное общество со своими крайне порочными устоями, которое требует ныне лишь одного действенного решения — своего разрушения, уничтожения, переустройства. Ощущение грядущего насилия и деструктива витает с самого первого кадра ленты, ибо, рисуя умиротворенное бытие, Ларраин уже изначально склонен к сомнениям в его истинности. Для режиссера служители церкви равны в той же степени служителям тоталитарного культа Пиночета, но если вторые предельно честны и террор не прикрывают практически ничем, то для первых важна всего лишь поза, игра в образы, игра в бисер и четки во имя достижения своих личных целей, лежащих в пространстве телесного удовлетворения. Меланхолия становится апокалипсисом, а искренняя вера в Бога — фанатизмом или маской, которую вскоре успешно сбросят в бездну. Катарсис в «Клубе», увы, не несет очищения, ибо, отталкиваясь от конкретной истории со сложным детективным лабиринтом внутри и паутиной невыразимых страстей снаружи, Ларраин дерзко обесценивает до зеро в финале все, то на чем благолепствует нынешний католикос, просто паразитирующий и лицемерящий. И выход для него, судя по всему, один.
Однажды была ночь. А потом день, а потом… Уже не было ничего. Казалось, само время застыло в своей смолистой вязкости и медовой тягучести в этом монастыре-доме, где жизнь течет неумолимо неторопливо, сонно и уныло. Здесь, среди густой пронзительной тишины и тотального умиротворения, граничащего с умиранием, обитают четверо священников, подле которых ядовитым плющем вьется девушка Моника — главный источник их искушения и избавления. Уединенная пустота чилийской пустыни, которую до определенного момента можно назвать нерушимой. Но лишь