Остров. Все комментарии

Для меня тема трусости в искусстве, всегда была особой. То ли потому, что сам попадал в такую ситуацию, когда предавал друг, то ли из-за того, что в самом себе иногда чувствую этот «зуд» трусости. В любом случае, фильмы про душевные терзание из за малодушия всегда заслуживают особого внимания. Фильм Павла Лунгина глубок. История реалистичная. Герои правдоподобные. Фильм погружает в свою особую атмосферу холодного северного острова и оставляет нас «наедине» с мыслями главного героя, давая четко понять, что и в нас сидит такой же трус, которо...го мы всячески стараемся не выпустить наружу. Хочется отметить великолепную музыку. Она невероятно сильно усиливает все «переживания» в фильме, как увеличительная линза усиливает лучи солнца. Фильм достоин внимания. 10 из 10Скрыть

Сейчас уже не вспомню, какое из религиозных течений проповедует постоянное присутствие Б-га на земле. Весь вопрос только в том, что он постоянно принимает разные облики. (К слову, на этом основана древняя традиция гостеприимства. Никогда нельзя было сказать, кто перед тобой — обыкновенный ли путник, иль Б-г в его обличье.) «Остров» Павла Лунгина — это притча, если не об еще одном воплощении Христа, то о посланных им пророках, живущих среди нас. Сюжет фильма, почти эпизод в эпизод снятый по одноименной повести Дмитрия Соболева, лежит, как... бы, в двух плоскостях. Первый — история жизни Анатолия Савостьянова, вынужденного в молодости по приказу немцев выстрелить в шкипера буксира, на котором служил, и потом всю жизнь пытавшегося искупить принятый на душу грех. Второй — чудеса, которые стал творить отец Анатолий, в процессе своего искупления превратившийся в святого старца. И если в первый слой повествования верится легко, и нет никакого внутреннего барьера для его принятия, то вот с чудесами возникает явный когнитивный диссонанс. Что дает повествованию способность старца излечивать молитвой людей, изгонять бесов, повреждать на расстоянии батареи отопления и предсказывать пожары, не совсем понятно. Фактически, читателю предлагается калька с Евангелий, только помещенная в современный антураж. Однако, претензии к сценарию нисколько не умаляют мастерства режиссера. Примечателен факт, что по данным NNS Gallup Media, основного агентства, замеряющего рейтинги телевизионных передач, «Остров» при первом показе по телевидению уступил только новогоднему обращению Президента. (У президентского обращения рейтинг 29,5% и доля 54,2%. У «Острова» — рейтинг 20,5%, доля 46,2%). Факт этот многих шокировал. Явный неформат, по логике коммерческих прогнозов интересный только съемочной группе и близким знакомым режиссера, приковал к экранам половину населения России. Фильм оценили также и профессионалы. Он получил шесть статуэток российской кинопремии «Золотой орел». В том числе Петр Мамонов — за лучшую мужскую роль и Виктор Сухоруков, сыгравший настоятеля монастыря, за лучшую мужскую роль второго плана. И еще в качестве небольшого дополнения — неожиданный интерес верующих к личности Мамонова после выхода фильма. Вот что по этому поводу пишет Артемий Троицкий: «Пете не позавидуешь. Самое ужасное, что, когда фильм получил какое-то благословение от Русской православной церкви, в деревню, где он живёт, потянулись хромые, слепые, сирые и убогие — в искренней надежде, что он их вылечит. Так что Петя сейчас находится в лёгкой осаде. Может быть, это паломничество уже проходит, но ситуация тяжёлая. А с другой стороны, я не могу поставить Петру эту ситуацию в вину, потому что свою роль в фильме он сыграл честно, оттого такой иконой юродивой и стал» 8 из 10Скрыть

Я перестал с собой носиться. Понимаешь, не до того мне было после убийства. Так всё и началось. К. С. Льюис Остров — это важно. Это круг, обречённость и заточение. Закруглённость, закольцованность действий, изо дня в день — круг с тачкой, круг на лодке. Самодельный кораблик выпрямляется, плывёт и не тонет под мелодию с тем ритмом, что обычно передаёт биение сердца, подъем и горечь. Там только три цвета — бескрайняя синева воды и неба, да вкрапления синьки в снег и мох; белый, скорее похожий на снятое молоко; чёрный, конечно. Чёрный цве...т мокрого дерева, чёрный цвет одежд, чёрный цвет угля. Мужской монастырь, выросший на одиноком северном острове, не ведавший бы о том, семьдесят шестой ли это год в Стране Советов, или вечность, кабы не отец Анатолий — у его кельи, вернее, кочегарки, всегда народ. В основном женщины, — кто ещё в евангельские, в богоборческие ли времена не разбирал, будут ли судить за инстинктивные порывы нутряной веры, женской безусловной любви. А отец Анатолий, слывущий юродивым и прозорливым старцем в миру, «проказником» в монастыре, ступает по мягкому мху. Звучат слова Иисусовой молитвы, покаянного псалма, — спокойно, несуетно. Эта широкая холодная вода, омывающая берег, будто израненную плоть, это небо, этот снег знают, что «помилуй мя, грешного» — не оборот речи, а невыразимое страдание, смешанное со смирением и надеждой. Он будет охотнее молиться здесь, на берегу, помнящем его грех, нежели в храме, оснащённом батареями центрального отопления. Он и позже будет ступать по этому мху, похожему на наст, и иногда, обессиленный, будет ложиться, как ребёнок, в колыбель земли, утешаясь парой холодных северных ягод, утишая боль ненадолго. Утихнуть до конца он ей не позволит. Не уйдёт из кочегарки, из этого земного ада, куда он себя вверг, чтобы помнить, помнить до конца жизни о своём преступлении, о пока неведомом нам Тихоне. Кадры из глубин болящей памяти предстанут потом — кочегарка на барже, флаг со свастикой, как диавольское око, мерзкий, животный страх, предательство, взрыв. И будет вдруг этот взгляд, ещё другого человека, ещё не покаянный, — жуткий взгляд свершившего противоестественное, момент, с которого, невзирая на мерзкую же последующую радость, точило неумолимо начало вращаться навстречу лезвию. С первых же кадров фильм Павла Лунгина заворожил многих, став для кого потрясением, для кого камнем преткновения. Скупая красота Карелии, не вызывающая чувства оставленности и отчаяния. Не столько житийная, сколько сказочная, сказовая красота происходящего. Открытие для тех, кто не знал, бытия монахов и — родные слова, знаки и признаки для тех, кто уже не расставался с духовной литературой, воспоминаниями о деяниях старцев былых и недавних времён. И красота человека, ибо каждый герой подан крупно, если сравнивать с живописью — то в суриковском стиле, несмотря на то, что упомянутый художник и режиссёр — наследники разных культур. Лунгин, сочный человек, любящий всё сильное, и здесь работал сильно. Каждый характер — как шлепок краски. Вся основа наружу, нет странных тонкостей, темнот. Непременная борода, длинные волосы, монашеское облачение скрывают фактурные внешности ярких Виктора Сухорукова и Дмитрия Дюжева, веля их темпераменту уходить во взгляд, голос, движения — сладкие у одного, настоятеля отца Филарета, порывистые, неостывшие у молодого эконома отца Иова. Красота всех эпизодов, каждый из которых — маленький спектакль одного актёра, вернее, актрисы. Как они узнавались, до слёз: и брошенка, и несущая крест вдовства наседка, и сумасшедшая мать, — эти наши женщины, добрые, обобранные, беззаветные, эти маловерки, которым жаль хряка и надо на работу, когда их будущее уже заботливо взято в тёплые ладони. И эта последняя, сломанный цветок, ставшая ведьмой от горя и бедствий, поразивших её, та, чьи губы шептали проклятия, а детская душа цыплёнка тянулась — та, что принесла отпущение человеку, знавшему свыше обо всех, кроме самого себя. Павел Лунгин, не воцерковлённый, но крещёный человек, признавался, что его всегда волновала способность личности поступать в ущерб себе, привлекал момент пробуждения в человеке души. Похоже, фильм по достаточно незамысловатому, искреннему и бьющему в цель сценарию созревал исподволь. Прошли годы, когда страна-неофит романтизировала всё, что связано с верой, и кино увлекалось символикой, параллелями. Двухтысячные — годы, когда восторженность давно остыла, когда суровый смысл истинной веры отпугнул поверхностных и заставил всматриваться вглубь действительно ищущих. С другой стороны, режиссёру представилась возможность своеобразного поклона Ларсу фон Триеру, который в фильме «Рассекая волны», так поразившем Лунгина, вывел образ практически юродивой, буквально заложившей душу за ближнего, не думая, есть ли у неё право выкупа. Павел Лунгин создал фильм-исповедь — не выговоренную перед аналоем, а высмотренную снаружи и переданную визуально. Пётр Мамонов был создан для роли отца Анатолия — его нужно было просто взять и поставить в кадр, ибо по жизни юродивым был и остался. И молитвам его учить было не надо. И вот он, отец Анатолий, — чёрный от угля, даже в монастыре бельмо на глазу: в монастыре надо беспрекословно послушать, отсекая свою волю. Но его все пытаются и никто не смеет карать, ибо чувствуют нутром, что волю свою он отсек, поручив себя куда-то выше. Его выходки, та же дивная сцена на колокольне, пародирующая выступление с трибуны, его манера говорить строками Писания, возмущают сомолитвенников, но и притягивают, неизбежно, неумолимо. Хотят или не хотят признать так по-детски привязанный к вещам настоятель, так по-мальчишески гордый эконом, они перед Всевидящим ещё дети, а вот этот юродивый — взрослый, ибо пережил то, чего им не пережить повезло. И стал примером парадоксальной любви Творца, ибо, попав в ситуацию, обнажившую до предела греховность и мерзость души, сумел прозреть и пойти к свету — а это счастье, нужно лишь это понять. Не нужно рассуждать, истинный ли старец отец Анатолий, или же гордец, подверженный прелести; не о том фильм, в его рамках всё просто, всё однозначно. Нужно просто прислушиваться — у старцев нет пустых фраз. Нужно плакать с ним о своём недостоинстве. Нужно научиться не судить, ибо мы сами не знаем, способны ли мы на подвиг или же на предательство. «Остров» — это одно огромное утешение тем, кто чувствует себя виноватым, кто хоть однажды испытал презрение к самому себе, а иных людей, наверное, и не существует. И надежда на то, что мы, так привязанные к миру и так боящиеся смерти, сможем однажды смиренно предаться в её руки, ничего и никого больше не боясь на этой земле, страшась только высшего суда и не оставляя веры в то, что прощение всё же будет получено.Скрыть

Я перестал с собой носиться. Понимаешь, не до того мне было после убийства. Так всё и началось. К. С. Льюис Остров — это важно. Это круг, обречённость и заточение. Даже закруглённость, закольцованность действий, изо дня в день — круг с тачкой, круг на лодке. Самодельный кораблик выпрямляется, плывёт и не тонет под мелодию с тем ритмом, что обычно передаёт биение сердца, подъем и горечь. Там только три цвета — бескрайняя синева воды и неба, да вкрапления синьки в снег и мох; белый, скорее похожий на снятое молоко; чёрный, конечно. Чёрны...й цвет мокрого дерева, чёрный цвет одежд, чёрный цвет угля. Мужской монастырь, выросший на одиноком северном острове, не ведавший бы о том, семьдесят шестой ли это год в Стране Советов, или вечность, кабы не отец Анатолий — у его кельи, вернее, кочегарки, всегда народ. В основном женщины, конечно, — кто ещё в евангельские, в богоборческие ли времена не разбирал, будут ли судить за инстинктивные порывы нутряной веры, женской безусловной любви. А отец Анатолий, слывущий юродивым и прозорливым старцем в миру, «проказником» в монастыре, ступает по мягкому мху. Звучат слова Иисусовой молитвы, позже покаянного псалма, — спокойно, несуетно. Эта широкая холодная вода, омывающая берег, будто израненную плоть, это небо, этот снег знают, что «помилуй мя, грешного» — не оборот речи, а невыразимое страдание, смешанное со смирением и надеждой. Он и потом будет охотнее молиться здесь, на берегу, помнящем его грех, нежели в храме, оснащённом батареями центрального отопления. Он и позже будет ступать по этому мху, похожему на наст, и иногда, обессиленный, будет ложиться, как ребёнок, в колыбель земли, утешаясь парой холодных северных ягод, утишая боль ненадолго. Утихнуть до конца он ей не позволит. Не уйдёт из кочегарки, из этого земного ада, куда он себя вверг, чтобы помнить, помнить до конца жизни о своём преступлении, о пока неведомом нам Тихоне. Кадры из глубин болящей памяти будут потом — кочегарка на барже, флаг со свастикой, как диавольское око, мерзкий, животный страх, предательство, взрыв. И будет вдруг этот взгляд, ещё другого человека, ещё не покаянный, — жуткий взгляд свершившего противоестественное, момент, с которого, невзирая на мерзкую же последующую радость, точило неумолимо начало вращаться навстречу лезвию. С первых же кадров фильм Павла Лунгина заворожил многих, став для кого потрясением, для кого камнем преткновения. Скупая красота Карелии, не вызывающая чувства оставленности и отчаяния. Не столько житийная, сколько сказочная, сказовая красота происходящего. Открытие для тех, кто не знал, бытия монахов и — родные слова, знаки и признаки для тех, кто уже не расставался с духовной литературой, воспоминаниями о деяниях старцев былых и недавних времён. И красота человека, ибо каждый герой подан крупно, если сравнивать с живописью — то в суриковском стиле, несмотря на то, что упомянутый художник и режиссёр — наследники разных культур. Лунгин, сочный человек, любящий всё сильное, и здесь работал сильно. Каждый характер — как шлепок краски. Вся основа наружу, нет странных тонкостей, темнот. Непременная борода, длинные волосы, монашеское облачение скрывают фактурные внешности ярких Виктора Сухорукова и Дмитрия Дюжева, веля их темпераменту уходить во взгляд, голос, движения — сладкие у одного, настоятеля отца Филарета, порывистые, неостывшие у молодого эконома отца Иова. Красота всех эпизодов, каждый из которых — маленький спектакль одного актёра, вернее, актрисы. Как они узнавались, до слёз: и брошенка, и несущая крест вдовства наседка, и сумасшедшая мать, — эти наши женщины, добрые, обобранные, беззаветные, эти маловерки, которым жаль хряка и надо на работу, когда их будущее уже заботливо взято в тёплые ладони. И эта последняя, ставшая ведьмой от горя и бедствий, поразивших её, та, чьи губы шептали проклятия, а детская душа цыплёнка тянулась — та, что принесла отпущение человеку, знавшему свыше обо всех, кроме самого себя. Павел Лунгин, не воцерковлённый, но крещёный человек, признавался, что его всегда волновала способность личности поступать в ущерб себе, привлекал момент пробуждения в человеке души. Похоже, фильм по достаточно незамысловатому, искреннему и бьющему в цель сценарию созревал исподволь. Прошли годы, когда страна-неофит романтизировала всё, что связано с верой, и кино увлекалось символикой, параллелями. Двухтысячные — годы, когда восторженность давно остыла, когда суровый смысл истинной веры отпугнул поверхностных и заставил всматриваться вглубь действительно ищущих. Закономерным стало появление книг, написанных прихожанами, матушками и священниками. С другой стороны, режиссёру представилась возможность признаться в любви уважаемому им Ларсу фон Триеру, который в фильме «Рассекая волны», так поразившем Лунгина, вывел образ практически юродивой, буквально заложившей душу за ближнего, не думая, есть ли у неё право выкупа. Павел Лунгин создал фильм-исповедь — не выговоренную перед аналоем, а высмотренную снаружи и переданную визуально. Пётр Мамонов был создан для роли отца Анатолия — его нужно было просто взять и поставить в кадр, ибо по жизни юродивым был и остался. И молитвам его учить было не надо. И вот он, отец Анатолий, — чёрный от угля, даже в монастыре бельмо на глазу; но его все пытаются и никто не смеет карать, ибо чувствуют нутром, что волю свою он отсек, поручив себя куда-то выше. Его выходки, та же дивная сцена на колокольне, пародирующая выступление с трибуны, его манера говорить строками Писания, возмущают сомолитвенников, но и притягивают, неизбежно, неумолимо. Хотят или не хотят признать так по-детски привязанный к вещам настоятель, так по-мальчишески гордый эконом, они перед Всевидящим ещё дети, а вот этот юродивый — взрослый, ибо пережил то, чего им не пережить повезло. И стал примером парадоксальной любви Творца, ибо, попав в ситуацию, обнажившую до предела греховность и мерзость души, сумел прозреть и пойти к свету — а это счастье, нужно лишь это понять. Не нужно рассуждать, истинный ли старец отец Анатолий, или же гордец, подверженный прелести; не о том фильм, в его рамках всё однозначно. Нужно просто прислушиваться — у старцев нет пустых фраз. Нужно научиться не судить, ибо мы сами не знаем, способны ли мы на подвиг или же на предательство. «Остров» — это одно огромное утешение тем, кто чувствует себя виноватым, кто хоть однажды испытал презрение к самому себе, а иных людей, наверное, и не существует. И надежда на то, что мы, так привязанные к миру и так боящиеся смерти, сможем однажды смиренно предаться в её руки, ничего и никого больше не боясь на этой земле, страшась только высшего суда и не оставляя веры в то, что прощение всё же будет получено.Скрыть

Я перестал с собой носиться. Понимаешь, не до того мне было после убийства. Так всё и началось. К. С. Льюис Остров — это важно. Это круг, обречённость и заточение. Даже закруглённость, закольцованность действий, изо дня в день — круг с тачкой, круг на лодке. Самодельный кораблик выпрямляется, плывёт и не тонет под мелодию с тем ритмом, что обычно передаёт биение сердца, подъем и горечь. Там только три цвета — бескрайняя синева воды и неба, да вкрапления синьки в снег и мох; белый, скорее похожий на снятое молоко; чёрный, конечно. Чёрны...й цвет мокрого дерева, чёрный цвет одежд, чёрный цвет угля. Мужской монастырь, выросший на одиноком северном острове, не ведавший бы о том, семьдесят шестой ли это год в Стране Советов, или вечность, кабы не отец Анатолий — у его кельи, вернее, кочегарки, всегда народ. В основном женщины, конечно, — кто ещё в евангельские, в богоборческие ли времена не разбирал, будут ли судить за инстинктивные порывы нутряной веры, женской безусловной любви. А отец Анатолий, слывущий юродивым и прозорливым старцем в миру, «проказником» в монастыре, ступает по мягкому мху. Звучат слова Иисусовой молитвы, позже покаянного псалма, — спокойно, несуетно. Эта широкая холодная вода, омывающая берег, будто израненную плоть, это небо, этот снег знают, что «помилуй мя, грешного» — не оборот речи, а невыразимое страдание, смешанное со смирением и надеждой. Он и потом будет охотнее молиться здесь, на берегу, помнящем его грех, нежели в храме, оснащённом батареями центрального отопления. Он и позже будет ступать по этому мху, похожему на наст, и иногда, обессиленный, будет ложиться, как ребёнок, в колыбель земли, утешаясь парой холодных северных ягод, утишая боль ненадолго. Утихнуть до конца он ей не позволит. Не уйдёт из кочегарки, из этого земного ада, куда он себя вверг, чтобы помнить, помнить до конца жизни о своём преступлении, о пока неведомом нам Тихоне. Кадры из глубин болящей памяти будут потом — кочегарка на барже, флаг со свастикой, как диавольское око, мерзкий, животный страх, предательство, взрыв. И будет вдруг этот взгляд, ещё другого человека, ещё не покаянный, — жуткий взгляд свершившего противоестественное, момент, с которого, невзирая на мерзкую же последующую радость, точило неумолимо начало вращаться навстречу лезвию. С первых же кадров фильм Павла Лунгина заворожил многих, став для кого потрясением, для кого камнем преткновения. Скупая красота Карелии, не вызывающая чувства оставленности и отчаяния. Не столько житийная, сколько сказочная, сказовая красота происходящего. Открытие для тех, кто не знал, бытия монахов и — родные слова, знаки и признаки для тех, кто уже не расставался с духовной литературой, воспоминаниями о деяниях старцев былых и недавних времён. И красота человека, ибо каждый герой подан крупно, если сравнивать с живописью — то в суриковском стиле, несмотря на то, что упомянутый художник и режиссёр — наследники разных культур. Лунгин, сочный человек, любящий всё сильное, и здесь работал сильно. Каждый характер — как шлепок краски. Вся основа наружу, нет странных тонкостей, темнот. Непременная борода, длинные волосы, монашеское облачение скрывают фактурные внешности ярких Виктора Сухорукова и Дмитрия Дюжева, веля их темпераменту уходить во взгляд, голос, движения — сладкие у одного, настоятеля отца Филарета, порывистые, неостывшие у молодого эконома отца Иова. Красота всех эпизодов, каждый из которых — маленький спектакль одного актёра, вернее, актрисы. Как они узнавались, до слёз: и брошенка, и несущая крест вдовства наседка, и сумасшедшая мать, — эти наши женщины, добрые, обобранные, беззаветные, эти маловерки, которым жаль хряка и надо на работу, когда их будущее уже заботливо взято в тёплые ладони. И эта последняя, ставшая ведьмой от горя и бедствий, поразивших её, та, чьи губы шептали проклятия, а детская душа цыплёнка тянулась — та, что принесла отпущение человеку, знавшему свыше обо всех, кроме самого себя. Павел Лунгин, не воцерковлённый, но крещёный человек, признавался, что его всегда волновала способность личности поступать в ущерб себе, привлекал момент пробуждения в человеке души. Похоже, фильм по достаточно незамысловатому, искреннему и бьющему в цель сценарию созревал исподволь. Прошли годы, когда страна-неофит романтизировала всё, что связано с верой, и кино увлекалось символикой, параллелями. Двухтысячные — годы, когда восторженность давно остыла, когда суровый смысл истинной веры отпугнул поверхностных и заставил всматриваться вглубь действительно ищущих. Закономерным стало появление книг, написанных прихожанами, матушками и священниками. С другой стороны, режиссёру представилась возможность признаться в любви уважаемому им Ларсу фон Триеру, который в фильме «Рассекая волны», так поразившем Лунгина, вывел образ практически юродивой, буквально заложившей душу за ближнего, не думая, есть ли у неё право выкупа. Павел Лунгин создал фильм-исповедь — не выговоренную перед аналоем, а высмотренную снаружи и переданную визуально. Пётр Мамонов был создан для роли отца Анатолия — его нужно было просто взять и поставить в кадр, ибо по жизни юродивым был и остался. И молитвам его учить было не надо. И вот он, отец Анатолий, — чёрный от угля, даже в монастыре бельмо на глазу; но его все пытаются и никто не смеет карать, ибо чувствуют нутром, что волю свою он отсек, поручив себя куда-то выше. Его выходки, та же дивная сцена на колокольне, пародирующая выступление с трибуны, его манера говорить строками Писания, возмущают сомолитвенников, но и притягивают, неизбежно, неумолимо. Хотят или не хотят признать так по-детски привязанный к вещам настоятель, так по-мальчишески гордый эконом, они перед Всевидящим ещё дети, а вот этот юродивый — взрослый, ибо пережил то, чего им не пережить повезло. И стал примером парадоксальной любви Творца, ибо, попав в ситуацию, обнажившую до предела греховность и мерзость души, сумел прозреть и пойти к свету — а это счастье, нужно лишь это понять. Не нужно рассуждать, истинный ли старец отец Анатолий, или же гордец, подверженный прелести; не о том фильм, в его рамках всё однозначно. Нужно просто прислушиваться — у старцев нет пустых фраз. Нужно научиться не судить, ибо мы сами не знаем, способны ли мы на подвиг или же на предательство. «Остров» — это одно огромное утешение тем, кто чувствует себя виноватым, кто хоть однажды испытал презрение к самому себе, а иных людей, наверное, и не существует. И надежда на то, что мы, так привязанные к миру и так боящиеся смерти, сможем однажды смиренно предаться в её руки, ничего и никого больше не боясь на этой земле, страшась только высшего суда и не оставляя веры в то, что прощение всё же будет получено.Скрыть

Фильм «Остров» это фильм, о неком православном месте, где живет некий святой человек, который может исцелить вас от хвори. Я далек от веры, в нашей деревне не было церкви, ее построили лишь после развала СССР, так что я филосовски отношусь к фильму, как некой притчи из Библии. Но в этом фильме провославие показанно таким каким оно обязано быть, да монахи тоже люди и им не чужды человеческие слабости, но тут никто не носит дорогих часов и готов выслушать любого путника, любую заблудшую душу. Игра актеров бесподобна, это выдающаяся роль Пет...ра Мамонова, его старец Анатолий это канон человечности. Молодцы и остальные Дюжев, Сухоруков, Кузнецов. Этот фильм о тех служителей церкви, которые несмотря на тяжелые условия готовы нести тяжкий крест и веру людям, молиться за них, выслушивать их причастия и давать советы. Так же этот фильм о трусости в душе, о проступке который будет преследовать всю жизнь, давить могильной плитой. Но этот же поступок толкает человека на много добрых дел. 8 из 10Скрыть