Серебряные головы

Об истинном предназначении человека принято спорить с воодушевлением, со страстью, с яростью, столь свойственным истово верующим натурам, хотя пресловутая Истина (в последней инстанции) вещь столь же сомнительная, как и сам человек, горделиво претендующий на высшее место в пищевой цепи — но сам будучи лишь песчинкой во Вселенной, что легко сметет даже самый нежный бриз. Дитя природы или дитя Бога, венец или конец всему?! Сломали немало копьев философы, литераторы, священники — но нет единого знаменателя, нет правды сей сермяжной, а че...ловек, что тот корабль бумажный, несётся по течению реки своего неосознаваемого бытия, спеша и греша, и не понимая, возможно, что единственной целью его жизни был не вечный поиск, не познание, но вечные сомнения, возвращения и — смерть, что подарит неминуемое избавление, искупление, спасение от этого бессознательного исступления. Видимо, правы были некрореалисты: жизнь — ничто, смерть — всё. Тем паче все полнометражные фильмы главного режиссерского дуэта этого андеграундного направления Юфита & Маслова большей частью сконструированы по одной сюжетной схеме: учёный или целая их группа, увлеченно занимаясь опытами познания, сталкивается с силами, что никак не хотят вписаться в их наукообразные парадигмы, или оказывается вовлеченной в бунт собственноручно созданной ими искусственной материи. Надчеловеческое естество отвергает эту навязанную синтетику, эту мерзопакостную эстетику Моро и Франкенштейна, да и вообще в некротической киновселенной невозможно априори уподобление учёных богам, где единственными богами являются танатостические тотемы. Конец всему сущему наступает всегда с кризиса веры, причиной которому могут быть как внутриличностные пертурбации, так и глобальный дисконнект, невозможность общения и взаимодействия с другими. Этим мотивом отсутствия понимания, этой косной разноязыкости, но по сути — безъязыкости, что «Папа, умер дед Мороз», что «Серебряные головы» — вышедший в канун дефолта научно-фантастический экзистенциальный хоррор Евгения Юфита, — можно зарифмовать с программным «Астеническим синдромом» Муратовой; тем паче социальный этот синдром видится лишь предвестником дальнейшего суицида. Оттого кризис науки и логики в произведениях некрореализма неизбежен; доктор решает умереть, как, к примеру, это происходит в картине «Серебряные головы» 1998 года, в центре повествования которой зритель видит нескольких учёных, занятых сотворением совершенного существа — эдакого человекодерева; обратимый процесс эволюции, тем более нет случайности, что болезненное действо ленты, искусно рифмующейся с киберпанковыми киноснами «Любви к резине» японца Шодзина Фукуи и «Шумного реквиема» Есихико Мацуи, происходит в лесу. Не земных наслаждений, не эдемском, но сугубо потустороннем, где подернутая гнилостной сепией природа не кажется витальным естеством; она столь же мертва, сколь и герои, её населяющие и мимопроходящие. Лес этот населён не зверьем, что движимо жаждой инстинктов своих, жаждой жизни — здесь бродят уродливые, кривые, склизкие создания прошлого эксперимента, что хотят мести за своё падальническое существование в то время, как сами учёные превращают себя в подопытных свинок. Но уже не отнюдь не ради недоступного и преступного знания, но во имя скорейшего приближения неминуемого финала, что ждёт их за нервическими струнами кардиограммы. Юфит живописует самоубийства с неподдельным эстетством, показывая в общем-то, что жизнь во имя призрачных целей сама по себе бессмысленна, что наука и есть тот самый процесс самоуничтожения, что порой проще в теплой ванне вскрыть лезвием вены, окрасив хрусталь воды густым червленым бархатом, или слиться с черным прахом земли. Опыт вечного знания оборачивается против них, бунт создания против создателей обречён на победу первых, ибо в этом лесу, ставшем их ловушкой, банально хаос правит всем. Подчинить его, структурировать, каталогизировать — нельзя; умереть — можно. Единственной связью этого бессознательного мира, где наука внезапно оказывается ничтожной, с внешним пространством становятся лесник с женой и сыном, для которых жизнь — до определённого момента, само собой, ведь в некротике все так или иначе умирают, иногда и вне кадра — ещё имеет свой смысл. Пускай простой, обыденный, лишенный возвышенности и некоего томления — но им есть ради чего и ради кого жить. Однако их столкновение с дионисийской природой снаружи, дышащей лишь смертью, подвергнувшейся тлену, неизбежно, но до того, как с ними будет покончено тоже, Юфит&Маслов увидят в простоте бытия этих трёх людей в лесу, не считая собаки, объединённых узами семейственности и любви, краткий, но сладкий и яркий миг спасения, которого напрочь лишены эти рабы разрушенной науки, что на практике столкнулись с разрушительными силами, им порожденными и убеждёнными в своём праве на первенство. По Юфиту, не правы ни Дарвин, ни Кремо. Человек — ничто. Смерть — всё!Скрыть

Об истинном предназначении человека принято спорить с воодушевлением, со страстью, с яростью, столь свойственным истово верующим натурам, хотя пресловутая Истина (в последней инстанции) вещь столь же сомнительная, как и сам человек, горделиво претендующий на высшее место в пищевой цепи — но сам будучи лишь песчинкой во Вселенной, что легко сметет даже самый нежный бриз. Дитя природы или дитя Бога, венец или конец всему?! Сломали немало копьев философы, литераторы, священники — но нет единого знаменателя, нет правды сей сермяжной, а че...ловек, что тот корабль бумажный, несётся по течению реки своего неосознаваемого бытия, спеша и греша, и не понимая, возможно, что единственной целью его жизни был не вечный поиск, не познание, но вечные сомнения, возвращения и — смерть, что подарит неминуемое избавление, искупление, спасение от этого бессознательного исступления. Видимо, правы были некрореалисты: жизнь — ничто, смерть — всё. Тем паче все полнометражные фильмы главного режиссерского дуэта этого андеграундного направления Юфита & Маслова большей частью сконструированы по одной сюжетной схеме: учёный или целая их группа, увлеченно занимаясь опытами познания, сталкивается с силами, что никак не хотят вписаться в их наукообразные парадигмы, или оказывается вовлеченной в бунт собственноручно созданной ими искусственной материи. Надчеловеческое естество отвергает эту навязанную синтетику, эту мерзопакостную эстетику Моро и Франкенштейна, да и вообще в некротической киновселенной невозможно априори уподобление учёных богам, где единственными богами являются танатостические тотемы. Конец всему сущему наступает всегда с кризиса веры, причиной которому могут быть как внутриличностные пертурбации, так и глобальный дисконнект, невозможность общения и взаимодействия с другими. Этим мотивом отсутствия понимания, этой косной разноязыкости, но по сути — безъязыкости, что «Папа, умер дед Мороз», что «Серебряные головы» — вышедший в канун дефолта научно-фантастический экзистенциальный хоррор Евгения Юфита, — можно зарифмовать с программным «Астеническим синдромом» Муратовой; тем паче социальный этот синдром видится лишь предвестником дальнейшего суицида. Оттого кризис науки и логики в произведениях некрореализма неизбежен; доктор решает умереть, как, к примеру, это происходит в картине «Серебряные головы» 1998 года, в центре повествования которой зритель видит нескольких учёных, занятых сотворением совершенного существа — эдакого человекодерева; обратимый процесс эволюции, тем более нет случайности, что болезненное действо ленты, искусно рифмующейся с киберпанковыми киноснами «Любви к резине» японца Шодзина Фукуи и «Шумного реквиема» Есихико Мацуи, происходит в лесу. Не земных наслаждений, не эдемском, но сугубо потустороннем, где подернутая гнилостной сепией природа не кажется витальным естеством; она столь же мертва, сколь и герои, её населяющие и мимопроходящие. Лес этот населён не зверьем, что движимо жаждой инстинктов своих, жаждой жизни — здесь бродят уродливые, кривые, склизкие создания прошлого эксперимента, что хотят мести за своё падальническое существование в то время, как сами учёные превращают себя в подопытных свинок. Но уже не отнюдь не ради недоступного и преступного знания, но во имя скорейшего приближения неминуемого финала, что ждёт их за нервическими струнами кардиограммы. Юфит живописует самоубийства с неподдельным эстетством, показывая в общем-то, что жизнь во имя призрачных целей сама по себе бессмысленна, что наука и есть тот самый процесс самоуничтожения, что порой проще в теплой ванне вскрыть лезвием вены, окрасив хрусталь воды густым червленым бархатом, или слиться с черным прахом земли. Опыт вечного знания оборачивается против них, бунт создания против создателей обречён на победу первых, ибо в этом лесу, ставшем их ловушкой, банально хаос правит всем. Подчинить его, структурировать, каталогизировать — нельзя; умереть — можно. Единственной связью этого бессознательного мира, где наука внезапно оказывается ничтожной, с внешним пространством становятся лесник с женой и сыном, для которых жизнь — до определённого момента, само собой, ведь в некротике все так или иначе умирают, иногда и вне кадра — ещё имеет свой смысл. Пускай простой, обыденный, лишенный возвышенности и некоего томления — но им есть ради чего и ради кого жить. Однако их столкновение с дионисийской природой снаружи, дышащей лишь смертью, подвергнувшейся тлену, неизбежно, но до того, как с ними будет покончено тоже, Юфит&Маслов увидят в простоте бытия этих трёх людей в лесу, не считая собаки, объединённых узами семейственности и любви, краткий, но сладкий и яркий миг спасения, которого напрочь лишены эти рабы разрушенной науки, что на практике столкнулись с разрушительными силами, им порожденными и убеждёнными в своём праве на первенство. По Юфиту, не правы ни Дарвин, ни Кремо. Человек — ничто. Смерть — всё!Скрыть