Зеркало. Все комментарии

Фильм начинается с научного видео, в котором демонстрируется способ избавления от мучающего недуга (в примере это икота) путем концентрации данного напряжения на другом объекте. Сюжет фильма — воспоминания о детстве и взрослой жизни самого Тарковского. В центре сюжета — сложные взаимоотношения с матерью. По сюжету главный герой говорит, что его мучает один и тот же сон — это сон про его детство. Данная работа Тарковского и есть концентрация своего внимания, с целью снятия напряжения. Фильм очень интимный. Все режиссеры вкладывают в свои... работы личный опыт. Но данная работа настоящая исповедь. Главный герой говорит, что книга — это поступок. Поэт должен вызывать душевное потрясение, а не воспитывать идолопоклонников. Именно таким видит предназначение своей работы Тарковский — поэтому он предельно честен со зрителем в своих воспоминаниях. В зарисовке парень смог избавиться от икоты. Итог Тарковского — ухудшение его состояния. Он объясняет, что просто хотел просто быть счастливым и просит оставить его. То, что ребенок-Тарковский уходит в закате с матерью-старушкой — символ того, что он поступки матери понял и дал ей то, что нужно было ей. В картине очень сильная работа оператора, звукорежиссера, режиссера, актеров. На протяжении всего фильма ощущение — что это твои воспоминания. Что это ты бежишь под дождем, слышишь шелест листьев и замечаешь зеркальность судеб и поступков. Именно таким и должно быть искусство. 9,5 из 10Скрыть

Автобиографии в кинематографе, как российском, так и зарубежном, используются довольно часто, но Тарковский отошёл от канонов жанра и создал нечто, крайне отличающееся от прочих кинолент. Фильм не многословен, и сюжет не построен только на описании жизни отдельно взятого человека, замысел изначально состоял не в этом. Зеркало — это разговор с собой, где в центре — отношения в семье, духовные искания и идея переосмысления себя. Конечно, в какой-то мере режиссёр рассказал свою историю, но сделал это посредством образов и отсылок. Он показал доста...точно, причём так искренне, что зритель не только ощущает эмоциональную сопричастность героям киноленты, но так же получает возможность окунуться в свой внутренний мир. Но, по моему мнению, хорошее кино строится не столько на качественном сюжете, не менее важна визуальная и звуковая составляющие. Восхищение вызывает режиссёрское видение кадра и работа оператора Георгия Рёрберга: бесконечные крупные планы, визуально завораживающие пейзажи с глубокими цветами и сюрреалистичный монохром, не уступающий сценам в красной комнате в сериале Дэвида Линча «Твин Пикс». В качестве музыкального сопровождения взяты сочинения Иоганна Кристиана Баха и Джованни Баттисты Перголези. Драматизм этих композиций вкупе с картинкой, к частью, не добавляет повествованию пафоса — усиливает восприятие трагичности. А стихотворения, периодически сменяющие музыку, звучат торжёственно. К слову, читает их Арсений Тарковский, отец режиссёра. «Зеркало» возможно разделить на временные пласты только в том случае, если отталкиваться от событий военного времени — довоенное, период войны и, соответственно, послевоенное время, — но линейность сюжета все же отсутствует, и мы видим калейдоскоп событий, соединенных между собой посредством проб и ощущений, где за каждой сценой тянется шлейф аллюзий. Без сомнений, «Зеркало» — это исповедь автора, которую нам дозволено видеть. То, с какой откровенностью снята лента, трогает и восхищает: картину хочется пересматривать вновь и вновь, каждый раз открывая для себя её новые грани. Скрыть

Зеркало оброненное неловкой рукой, притягиваемое вниз гравитацией, в последнее мгновение падения, успевает отразить всю красоту и неделимость мира, а после, рассыпается колючими каплями на полу. И уже нет той цельности, которая была привычна и понятна ранее, а есть мозаика осколков, каждый из которых всё ещё зеркало, но усечённое, униженное падением. И этим фрагментам, остаётся лишь как во сне, с тоской вспоминать о прошлом, когда они слитые вместе, в единую форму, любовались миром, удивлялись ему, дарили уверенность смотрящему. «… игра на ф...ортепьяно трёхлетнего ребёнка. То здесь, наугад коснётся пальчиком клавишу, а то там, маленьким кулачком ударит по ненавистному инструменту, не понимая всей его сложности, и для чего он, и откуда он здесь появился. Предчувствуя по-детски, что это массивная серьёзная вещь предназначена для чего-то важного, но не поняв, чему этот зверь привержен, малыш с ожесточением лупсует клавиши, не забывая тронуть и чёрные планки. Извлекая беспорядочные звуки, не связанные между собой гармонией; до которой ещё не дорос, но применив внутренний сонар, который не имеет возраста, и угадав «глупость» своей композиции, он заливисто хохочет, чтобы скрыть досаду и смущение от сочинённой какофонии… « Примерно так, думал я об этом фильме, выходя, в расстроенных чувствах, из кинотеатра «Искра», летним вечером 1976 года, глядя в спины удаляющимся зрителям, которые оскорбительно проворно растворились куда-то, словно отстояли трудную смену на производстве. И вот теперь, по прошествии стольких лет, ещё не совсем успокоившись, долго ходил кругами около стола, где лежал белоснежный лист бумаги украшенный гелиевой авторучкой, и всё не решался присесть. Ещё бы, не каждый отважиться написать свои впечатления о фильме, который снял гений. Можно потерять бдительность, сбиться с мысли, и незаметно для себя осыпать фильм сахарной пудрой, не жалея слов, одарить весь съёмочный коллектив превосходными степенями: шедеврально, атмосферно, поистине уникальный фильм, икона стиля, и так далее. Или того хуже, накинуться с не обоснованными упрёками. Вычесать фильм до зуда, скоблить его, словно это закопченная сковорода, царапать, радуясь своей безнаказанности. И вот, чтобы приободриться и восстановить душевное равновесие, взглянув в зеркало, я увидел в нём создателя фильма в полном смятении, и неопределённости похожей на дезориентацию в пространстве, в задумчивой позе и в размышлениях. Простых, неискушённых зрителей фильм не тронул, он им показался скучным, и не серьёзным. Для независимых специалистов, свободно ориентирующихся в кинопространстве, жаждущих ну хоть, какой-то новизны, как теперь принято писать: визуальной инсталляцией. Тарковское «Зеркало» вызывало восторг у не большой интеллектуальной части кинозрителей: требовательной, ревнивой, желающей поспорить, и выразить своё мнение, пусть даже любительское и субъективное. Но через годы интерес к фильму иссяк, и о нём вспоминают, разве что к юбилею кого-то из съёмочной группы. Тарковский театральный режиссёр, он перепутал пороги, не угадал себя. Если бы он посвятил себя театру, то шедевры получались бы один за другим, а жизнь сложилась бы счастливой, долгой на радость театралам. Театр, с его убаюкивающим, приятным, повседневным и предсказуемым санаторным распорядком, где все друг друга знают, уважают и «любят», где даже группы c блоковым мышлением забыв распри в трудную минуту, решительно слившись вместе, в едином порыве, как сплочённая семья, противостоят внешнему воздействию, отражая атаки противника, проявляя чудеса смелости и изобретательности: это то самое место, где можно осуществлять любые замыслы за исключением неадекватности, жёстко отсекаемой цензурой. Не нужно жертвовать временем и силами на переезды, ссориться с приглашёнными знаменитостями, верховодить неуклюжей массовкой, соблюдать график, от которого цепенеет чувство ответственности. Съёмки фильма — это бесконечный риск, где не последнюю «роль» играет удача, где беспечность приводит к провалу, так как упущено время. Тарковский трудный режиссёр, неформал; он снимал свои фильмы в «тёмную» временами оно «взлохмаченное», неуверенное, закодированное. В его фильмах фундаментальные законы кинематографа неуместны. Румяный здравый смысл отсутствует, так как он пугающе ярок. Развивая его, трудно будет объяснить потаённые связи реального и вымышленного. Соблазнённый ассоциациями, метафорами, он погружается на своей «подлодке» в глубины человеческого подсознания, и с усердием учёного изучает этот закрытый таинственный мир. И вот тут-то, не мешало бы остановиться, осмотреться, передохнуть, а заодно включить хоть на секунду «мещанина», чтоб быть понятым и признанным широкой средой. Но нет; его с непреодолимой силой влекут глубины, словно он ребёнок, ищущий там сокровища, оброненные византийскими толстосумами, забывая, увлёкшись этой игрой, о живительном кислороде, поэтому фильм Андрея Арсеньевича переутомлён избытком це о два. Даже признанные классики русской и советской литературы, обречённо разводили руками, признавая невозможность выразить точным словом, всё то, что размещается, скапливается на нижних уровнях души человека: клокочет, вибрирует, неожиданно затихает, а отдохнув и набравшись сил, вновь рвётся наружу заслоняя разум тёмной мглой смутных желаний, неосознанных стремлений, и от этого ещё больше смущающих самого человека. И нет в мире равного ему, чтоб этот равный, сочувствием своим и мыслями своими, был похож так точно, словно две молекулы вещества, колеблющиеся с одной частотой и знающие друг о друге всё. Человек одинок — так положено ему быть. Его внутренняя стихия никогда не дремлет, там отсутствует время, нет этих проклятых секунд, а цвет — только белый или чёрный. Там возможно только да, или нет. Имён и названий тоже нет, и даже, пугливая советь прячется, сливаясь со средой, стараясь быть не заметной. Эти наблюдения и переживания невозможно передать в кадре; киноплёнке не хватает чувства выразительности. Фильм Андрея Тарковского напоминает дипломную работу студента, который добросовестно, не жалея себя, отучился положенный срок, и теперь смущаясь стоит на перекрёстке возможностей, волнуясь, понимая, «что» от него ждут. И это «что» ещё не оформившись в идеи, но уже не дающее покоя, еле слышной мелодией звучит, стоит лишь остаться одному. Образы персонажей «охлажденны» до таких низких температур, что они теряют способность быть узнаваемыми, и зритель, теряясь в догадках: что это перед ним, и не желая участвовать в расследовании, через минуту навсегда забывает их, пожимая плечами. И правда; пересматривая фильмы Тарковского, как будто стоишь на холодном осеннем ветру, повернувшись к нему спиной, сжавшись, одиноко осматриваясь по сторонам. Но есть в этом злом, колючем ветре, какая-то первобытная правда: тонкая, прозрачная едва уловимая. Она заставляет стоять не двигаясь, назло непогоде, словно споришь с целым миром, чтоб доказать ему своё право, на своё место, быть здесь и сейчас. Фильмы Тарковского, холодные, пасмурные творения, одновременно загадочные и подталкивающие к новым открытиям. Но его откровенность при низких температурах, напоминает лабораторный опыт, а большинство же любит солнце и улыбки.Скрыть

Говоря о Таковском, никак нельзя забывать о его глубоких переживаниях связанных с собственным отцом. Фильм Зеркало для меня открыло переживание Таковского о страхе совершения тех же ошибок, что ранее были совершены его отцом. Фильм заканчивается произведением Иоганн Себастьян Бах (Страсти по Иоанну), метафорой из книги Данте Алигьери (Божественная комедия) — «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу». Все выверенные и идеально структурированные пространства раскрывают нам биографический манускрипт исповеди Таковского. Этот ф...ильм стоит пересматривать и не один раз!Скрыть

- Громко и чётко: «Я могу говорить!» Этот фильм оказался пугающим и пронзительным в своём реализме. Он реальнее памяти, реальнее настоящего, реальнее чайника, стоящего на столе в комнате, в которой я сидела, когда смотрела его. Картина пестрит кинохроникой, цитатами из литературы и живописи, музыкой и стихами. В ней видны лица людей из прошлого, главный же герой появляется в кадре только ребёнком, мы слышим его голос, но не видим лица. Весь мир такой, каким он его видит годы спустя: подёрнутый дымкой опыта, всех прочитанных когда-либо кни...г и вереницы лиц, встреченных на пути. Этот фильм считается во многом автобиографичным, однако несмотря на всю его интимность, мне думается, что в этой картине сложно увидеть кого-то другого, не себя. Не будто «Я» зрителя пропадает и заменяется на «Я» автора, нет, будто появляется ощущение погружения в свои воспоминания и давно позабытые чувства. «Искусство — зеркало, но отражает оно смотрящего, а не жизнь,' — написал когда-то Оскар Уайльд. И этот фильм есть зеркало, и называется он «Зеркало», что весьма тонко и точно. Говорят, что наша память — это лишь запись последнего осмысления нашего воспоминания. Стоит к нему вернуться — и воспоминание в своей чистоте и цельности исчезнет. Не потому ли Орфею было запрещено оборачиваться, уходя из царства Аида? «И каждый раз, когда я хочу войти в него, мне всегда что-то мешает. Мне часто снится этот сон, я привык к этому, и когда я вижу бревенчатые стены, потемневшие от времени и полуоткрытую дверь в темноту сеней, я уже во сне знаю, что мне это только снится. И непосильная радость омрачается ожиданием пробуждения. Иногда что-то случается и мне перестают сниться и дом и сосны вокруг дома моего детства. Тогда я начинаю тосковать, я жду и не могу дождаться этого сна, в котором я опять увижу себя ребенком и снова почувствую себя счастливым от того, что еще все впереди, еще все возможно»Скрыть

Признаюсь сразу, я не люблю фильмы Тарковского. Андрей Арсеньевич пытался сказать нечто замысловатое и сопоставимое с великими классиками русской литератур. Его герои цитировали писателей 19 и 20 века. В его картинах можно увидеть отсылки к шедеврам живописи. И услышать музыку Баха Иоганн Себастьяна. Визуальный ряд остается в памяти на долго. Идеальный продукт для ценителей интеллектуального кино. Но все перечисленное не главное. И вот почему. Тарковский стремился в каждом фильме показать, зафиксировать кинокамерой присутствие в мире чего-т...о потустороннего. Советский человек утомленный атеистической идеологией искал альтернативных способов познания окружающий реальности. И, кажется, нашел таковой в фильмах Тарковского. Вот ветер деревья колышет — это дух сквозь ветки прошел. Или одна из самых сильных сцен «Зеркала», камера проезжает по коридору через дверные проемы и приближается к окну закрытому плотной непроницаемой шторой. Ну и, конечно, культовый эпизод — парящая женщина в старом доме. Фильм «Зеркало», хорошо известный любителям кинематографа, состоит из разрозненных фрагментов, расставленных в хаотическом (по крайней мере для зрителя) порядке. Кинокартина повествует о жизни режиссера и центральных событиях его судьбы. Тарковский в числе не многих (Бергман, Феллини) пытается использовать метод поток сознания в кинематографе, перенести литературный стиль изобретенный Прустом, на экран. Только французский писатель доходит до глубин человеческой психики, А вот российский кинематографист остается на поверхности. Пруст показывает устройство памяти через знаменитую сцену с пирожным. Тарковский, выражаясь грубо, оживляет фотографии. Обрывки воспоминаний сменяют друг друга, как слайды в диапозитиве. И мистика, которой пронизано все фильмы Андрея Арсеньевича. Он показывает говорит через киноязык, «смотри, зритель, Бог существует, Он не зримо находится среди нас». За то и любят Тарковского. Но я не люблю.Скрыть