Черное солнце: Бойня в Нанкине

Годом чуть ли не общемирового политического террора стал тысяча девятьсот тридцать седьмой, век двадцатый. В то время как на территории СССРии небезызвестный Коба, И. В. Сталин начал массовый выпил в места не столь отдаленные всех, включая некоторых особо приближенных, с таким садистским усердием, будто мало было ему голодомора, патологической культивации коллективизации и верного псами режима курса на раскулачивание, японская Империя во время второй японо-китайской Войны (причём изначально следует понимать, что Япония вела в отношени...и соседа экспансивную, оккупационную политику расширения «жизненного пространства» еще до 1894—95 и 1937 гг., по сути одна Империя стремилась сожрать другую) наступила тяжелым армейским сапогом на лицо Нанкина, столицы Китая в то время, размозжив его до состояния кровавой массы. В зависимости от политической целесообразности/конъюнктуры количество убитых в Нанкинской резне до сих пор варьируется от 20000 человек (данные Японии, значительно преуменьшающей причиненный ущерб) до 500000 плюс-минус пара тысяч, но неизменным пока что остаётся одно: пропасть между двумя в общем-то схожими ментально, культурно, этнически, философски народами. Слишком поучительный невыученный урок истории. Фильм «Черное солнце: Бойня в Нанкине» 1995 года, посвященный событиям 1937 года — завершающая часть киноцикла «Человек за солнцем» гонконгско-китайской копродукции — знаменует собой возвращение в режиссерское кресло постановщика самого первого и самого скандального фильма серии Тун Фей Моу, который, в отличии от ремесленника Годфри Хо, эксплуатационно-пропагандистский дискурс умел тщательно вуалировать, а мысль гуманистическую превозносить над мыслью политической; кино оставалось кином, осмысливая при этом историческую действительность предельно правдиво и концентрированно достоверно, не в ущерб самой кинотекстуальной текстуре ленты, что кажется до определённого момента отстраненно непроницаемой, отрешенно совершенная фиксация человеческого безумия в той точке невозврата, когда возможно всё что лишь лелеялось, млея, в самых худших ночных кошмарах. Режиссёром не упущено ничего из виду, такая подробная детализация лишь еще сильнее размывает границы между реальностью киношной и реальностью hoc est quod, внекадровой, которую воссоздает с таким обезоруживающим психологически тщанием Тун Фей Моу. Расчленяются несовершеннолетние дети, массово расстреливаются мужчины и старики, вспарываются животы, сдирается живьем кожа, младенцы с оргазмической пассионарностью насаждаются на штыки, а в «Станциях утешения» штабелями лежат изнасилованные женщины, девушки, девочки… Усиливая с каждым последующим кадром или эпизодом эффект подспудной трансгрессии, аппелируя к angst, furcht und zittern Тун Фей Моу краски тем не менее ничуть не сгущает, зато кровь в кадре сгущает до состояния патоки. Конечно, легко, даже чересчур, обвинить гонконгского деятеля в низменной эстетике, неизменной в своей третьекатегоричности, но выказывая такую точку зрения, невольно возникает предощущение неправильного восприятия, сломанной ассоциации не с жертвами, а с палачами, которые парадоксально условны и реальны, ведь в них тождественно торжествует враг как таковой и враг как обобщенное воплощенное Зло, что привнесло штрихи ада в земное существование. Сюжет, между тем, не теряется в этом наслоении ужасов разной степени своей ненормальности, даром что камера моментами застывает в некоем подобострастии при демонстрации особо ярких изуверств, которые, будучи преподнесенными в более реальном, омерзительно антиэстетском виде, нежели это принято в прочем torture porn или nazisploitation, не вызывают никакого привыкания к себе. Картине придана полифоничность, так как режиссёр не преминул показать иностранных свидетелей нанкинской Бойни, впрочем, в их отношении не настолько теша себя лишними иллюзиями. Резня в Нанкине, как и деяния отряда 731, стали для Тун Фей Моу плацдармом для более широкого и универсального авторского высказывания о природе войны как таковой в контексте неизбежного пути расчеловечивания на ней не отдельного, но всех индивидуумов, которых война освободила от всякого рода стесняющих рамок. Впрочем, оккупантам Нанкина, искусно обработанным японской пропагандой, сейчас противопоставлять можно уже новых китайцев, которым внушается с пеленок ненависть к кровному брату-одногодке. Балансируя на тонкой грани чистого искусства и не очень чистой пропаганды, фильм Тун Фей Моу оперирует не только к эмоциям смотрящих, но и к неприкосновенной фактологии, реконструируя правду и деконструируя ложь.Скрыть