Изгнание. Все комментарии

Александр, главный герой фильма Андрея Звягинцева «Изгнание», — идеал мужчины — добытчик, ответственный, любящий отец и муж. Вера, его жена, — красива, скромна, последует за мужем куда угодно и слова не скажет. Их дети тоже не маленькие монстры: слушаются, играют, помогают — все как положено. Не дом — райское место, не люди, а полубоги. Здесь драматически выдерживаем паузу и говорим НО.. Все-то в этом красивом фильме-притче ладно и хорошо, да только это все видимость. Длинные планы, нездешние (неземные) сцены, уставшему от обилия информац...ии глазу не за что зацепиться: где социально-политические реалии? Какая страна, где это — на юге или севере? Кем работает Александр? А его брат кем «работает»? Это, понятно, обобщает действо, превращает историю в притчу. Герои задумчиво таскаются то по необъятным полям, лесам, то по мрачному дождливому городу; и город и деревня выглядят как декорации для живых человеческих чувств и эмоций. Разве что дети везде органичны, смотрят на взрослых и диву даются. Потерянный рай, когда люди не знали различий, не знали, что плохо, что хорошо; снится героям, но проснувшись, Вера видит только закрытые глаза мужа, закрытое сердце. Можно сказать, что женщина глупа, а мужчина груб, да только легче не станет. Легче становится, когда начинаешь сопереживать, чувствовать боль другого. Когда видишь фотографию с улыбающейся героиней (которая в течении фильма ни разу не улыбнется) тебе становится понятнее, но не умом, а сердцем. Попробовал бы кто-нибудь разложить проблематику (по сути так, логично) — выйдет нелепо, даже смешно. А сердце мудрое, оно подскажет, сердцу слова не нужны, недаром в фильме так их мало, а произносятся они негромко, чтобы услышать главное.Скрыть

Фильм очень тяжелый как для восприятия, так и для оценки. Пожалуй, он характерен тем, что ни один из героев этой драмы не вызывает никакой симпатии. Абсолютно. Даже дети, которые обычно и в жизни, и в фильмах влюбляют в себя безгранично, здесь вызывают некоторое отторжение в виду своей грубости и черствости. Ева говорит: «Я — не зайчик, у меня есть имя». Поэтому мать и плачет после этой непроизвольной грубости совсем маленькой дочери. Сын тоже зажат и закомплексован — он совсем не находит общего языка с отцом, получая на все односложные ответы.... Я полагаю, что этим автор картины показывает, что и эти два ребенка не имеют духовного родства с отцом. Мать, что в общем-то неудивительно, более близка с детьми, угадывает их настроения и имеет хоть какую-то связь с ними. Однако, слишком погружена в себя и слишком занята поисками высших житейских смыслов, чтобы отдать себя всю детям. Вся эта иллюзорность семейного благополучия и недосказанность (они боятся говорить друг с другом?!) приводит к драме. Для меня это фильм — о детях, о их роли в семье и о роли семейных ценностей в становлении их самих. В концовке фильма была уверенность, что отец застрелит себя — слишком уж много бед свалилось на него, но он, видимо, выдержал, и это, пожалуй, оставляет шанс на переосмыслении им своих отношений с детьми. Про операторскую и режиссерскую работу тут уже много написано, действительно, одни знаки восклицания. Монотонная смена крупных и мелких планов, гробовой тишины и резких одиночных звуков ввергают в состояния транса. Фильм, конечно, нужно смотреть один на один, он очень интимен. 9 из 10Скрыть

«Безгласен стоял Говорящий громами, и без слова — тот, кто есть Слово», «Уловляющий в плен мудрецов совершил свою победу через молчание» — такое поведение Христа пред лицом смерти стало этической нормой поведения христиан: «Научимся и мы отсюда, чтобы, если будем находиться пред неправедным судом, ничего не говорить… когда не слушают наших оправданий». Когда суд «неправеден» и человек отчетливо видит свою незащищенность, когда слово все равно не будет по-человечески расслышано, только молчанием еще можно оградить последние остающиеся ценности. ... С. С. Аверинцев Вся сюжетная структура «Возвращения» и «Изгнания» нанизана на мифологическую основу. Именно животворящий христианский миф явился источником вдохновения автора этих произведений. Андрей Звягинцев как-то сказал (далее не дословно), что в одном из интервью его спросили: «А о чем, собственно говоря, Ваш фильм то вообще?» И он, несколько испугавшись такой резкой постановки вопроса, «выстрелил» как на духу: «О метафизическом путешествии души от земли к небу, от Матери (от материального) к небесному Отцу (к духовному)'. До «Возвращения» и «Изгнания» было не мало работ посвящённых религиозным мифам, в том числе христианским, например, прекрасная работа Мэла Гибсона «Страсти Христовы». Но там повествовательной нитью является непосредственно сам миф и мы машинально движемся в направлении изначально разделённом на канву божественного и человеческого. Я не припомню, чтобы ранее, в какой либо из подобных работ, убедительно звучала бы судьба обычного человека, не Бога, не святого, а именно обычного… моя судьба. Андрею Звягинцеву впервые удалось подойти наиболее близко к этой зыбкой теме и соединить, казалось бы, в принципе не соединимое — мраморно холодную трансцендентную религию и кровоточащий психологизм конкретных человеческих взаимоотношений, непостяжимо-абстрактное и тривиально-конкретное, запредельно далёкое и до боли близкое, сакральное и сокровенное, Христа и Человека… Поскольку я сам человек мало киношный, то хочу сказать, что Андрей Звягинцев открыл для меня не просто новый киноязык, а раздвинул горизонт вероисканий, и если выразится «грубо, но со вкусом», то он открыл для меня новую религию, где каждый из нас является непосредственным ключом к пониманию многовекового, казалось бы, непостижимого духовного таинства… В «Изгнании» Андрей Звягинцев подошёл к этой теме едва ли не ещё ближе… Вера, находясь в неумолимой изоляции своего не выносимого одиночества, совершила метафизический подвиг, сохраняя «Священную тишину» своего запредельного поступка… «Священная тишина» её поступка — это безмолвие о самом главном… вернее неравнодушное безмолвие о самом главном… Ведь она, Вера, не рассказала (умолчала) своему мужу, Алексу, о том, что в её чреве живёт ребёнок зачатый именно от него самого… Также она не пошла по пути прямого отстаивания своих интересов вообще перед обществом в целом, ведь она могла бы вступить в красноречивую полемику со всеми этими палачами — и Марком и Алексом и специалистом по абортам и т. д., то есть со всем окружающим её тогда соцумом, да хоть со всем белым светом — что, мол, прерывание уже начавшейся внутриутробной жизни всегда плохо, и всегда присутствует пусть ничтожно малая, но всё же существующая вероятность того, что в данном случае мы имеем дело не просто с физиологическим процессом деторождения, а со вторым пришествием Мессии, то есть по сути мы убиваем самого Бога (который есть самое условие нас самих)… Вера в какой-то момент просто поняла, что выбрав путь прямого отстаивания своей позиции, сохраняя при этом тайну действительного происхождения её беременности, или просто рассказав правду о том, что ребенок, которого она носит под сердцем, на самом деле зачат от её законного мужа, её, действительно, «минует чаша сия» (двойная смерть — её личная и ребёнка), но тогда она предаст и убьёт в себе веру в Любовь, которая уже ни когда не проникнет в изоляцию её одиночества, и которая стала для неё теперь уже не просто личным, а общим делом, и это «общее дело» будет тогда обречено, потому что никогда уже не сможет сдвинутся с мёртвой точки… и это, безусловно, выбор самого Христа, и Вера поняла это… Поступок Веры, конечно, тяжело поддаётся осмыслению, но ведь можно посмотреть на всё на это с другой стороны и тогда мы увидим, что это не Вера ушла от нас, а мир ушёл от неё. Она же осталась на месте (!) — в первозданной чистоте. Она ничегошеньки плохого не сделала, она просто сохранила до конца Священную тишину своего безмолвия о самом главном, как в своё время сохранил эту тишину Христос…Скрыть

Атмосфера фильмов Звягинцева, создаваемая музыкой и медленностью (казалось бы, затянутостью) происходящего, вниманием к деталям, — высвечивает и вызвучивает то, что обычно для нас не видимо и не слышимо (иногда ощутимо, но скорее на уровне тела, чем сознания: например, беспричинные страх и тошнота). Вот, казалось бы, обычная сцена. Дети играют: они собирают мозаику, они беззаботны… Но за их спинами приютилась смерть — её уже слышно (от неё уже тошно), хотя видно будет только в следующей сцене. А следующая сцена происходит — рядом: в несколь...ких километрах умирает, не родившись, их брат или сестра и… их мать. Пустота непонимания — извечного полюса он и она — обретает плоть и кровь: она течёт слезами по лицу мужчины, вытекает кровью из тела женщины. Звягинцев умеет обыденную, каждый день в каждом городе происходящую историю разворачивать до размеров вселенских, притчевых. Эта история с каждой минутой фильма расширяется, как шар, она обнимает уже и саму Землю, разделённую надвое на своих дочерей и сыновей, она проникает во всё: в невинную дружбу девочек и мальчиков; в саму природу, распадающуюся на лето и осень; в безрадостные серые дома, в которых дети вырастают в несчастных взрослых. Она никого не защищает и никого не обвиняет. Она не предлагает нам набивших оскомину выводов. Каждый герой виден, как боль, как кричащее непонимание (почему всё так?!), — и лежащая на кровати женщина, и бегущий сквозь лес мужчина. И, казалось бы, выхода нет. Мы разные и нам не сойтись — как гора никогда не впадёт в реку, потому что не умеет течь; а река никогда не затвердеет в гору, потому что не умеет твердеть. Но в этой безвыходности и виден выход. В ней слышен новый вопрос. От «почему всё так?» сознание смещается вроде бы на самую малость — «что не так со мной?» — но через эту малость, как через щель в чулане, пробивается свет. Не придя к себе, не услышав в себе себя, нельзя услышать другого. И ещё. Каждое слово, произнесённое в сгущённой атмосфере Звягинцева, становится роковым — сбывается. В «Возвращении» это была детская обида на отца: «Тронет — убью»; в «Изгнании» ревность и злость на жену: «Я хочу убить её!». От слова произнесённого до слова воплощённого в фильме несколько минут, в жизни — иногда годы, иногда — просто растянутое сбывание, то есть медленное, незаметное умирание: изгнание души. 10 из 10Скрыть

Фильм тронул до глубины души. Прогремел как гром среди ясного неба. Лично мне он даже не показался затянутым, тем более начиная с завязки сюжета. Возникло сопереживание, было время задуматься, заглянуть в себя. С приближением к кульминации, во время неторопливых немых кадров голова была полна мыслей. Мыслей о сжигающей изнутри ревности и всепрощающей любви. Мыслей о пропасти непонимания между мужчиной и женщиной. И когда я слышу критические отзывы в духе «фильм бессмысленный, пустой», вспоминаются слова: «они своими глазами смотрят, и не видят;... своими ушами слышат, и не разумеют». Это художественное произведение, а не пересказ истории из жизни. Там где возмущенный критик видит вопиющую нерациональность, можно усмотреть выразительное средство, призванное донести простую идею. Простую идею о добре и любви. Высказанная словами, она суха и безжизненна, автор же доносит ее до нас, воздействуя на наши чувства и эмоции. Он делает это со всей искренностью, а непонимающая толпа забрасывает его камнями — история стара как мир. 10 из 10Скрыть

Задумываюсь: для чего фильму (фильму вообще) рецензии? Мне кажется, что говорить о фильме — то же, что говорить об отношениях: что не скажешь, все будет не то — не сообщающиеся измерения. Фильм «Изгнание» — для меня — об этом. Только что посмотрела его с опозданием на 8 лет и пишу этот текст из острого желания разделить свое переживание с Другим, что, конечно же, противоречит тому, что я сама только что сказала — ничего разделить нельзя, особенно переживание. Но желание от этого не угасает. Может быть, желание — единственно возможный способ... существования любви между людьми. Есть ли что-то кроме него? Любви нет, как будто бы нет, и мир, увиденный Звягинцевым, как будто бы пуст, обездушен и обесточен. Я говорю «как будто бы», потому что проблема — не в отсутствии любви, а в невозможности встречи с ней. Герой и героиня тоскуют о близости, и их любовь существует в этой тоске и нигде более. Бог так же рядом, как и муж — Его Дух, как и дыхание спящего мужа, касается лица женщины. Кажется, протяни руку, прикоснись к волосам — и встреча случится. Она протягивает и прикасается, но встреча невозможна — для нее нет слов. Вера произносит слова парадоксального признания, но не слышит ни слова в ответ. Не слышит Слово и герой — и потому ему нечего сказать. В Евангелии Иосиф во сне получил весть о беременности Марии и воле Божией на то, чтобы он принял Ее, так как зачатое Ею не от человека, а от Духа Святого. Об этом же пытается сказать мужу Вера-Мария, но он не может усвоить смысла Слова, одержимый своей воображаемой раной. Смотрите, — как будто бы говорит мне Андрей Звягинцев (если я его слышу), — близость в гармонии — не для человека. Только через утрату она становится возможной. В этом — тайна… 10 из 10Скрыть